Те же и В е н г е р о в и ч 1.

В е н г е р о в и ч 1 (входит). Жарко! Эта жара напоминает мне, жиду, Палестину. (Садится у рояли и перебирает клавиши.) Там, говорят, очень жарко!

Т р и л е ц к и й (встает). Так и запишем. (Вынимает из кармана записную книжку.) Так и запишем-с, добрая женщина! (Записывает.) За генеральшей… за генеральшей три рубля… Итого с прежними - десять. Эге! Когда я буду иметь честь получить с вас эту сумму?

Г л а г о л ь е в 1. Эх, господа, господа! Не видали вы прошлого! Другое бы запели… Поняли бы… (Вздыхает.) Не понять вам!

В о й н и ц е в. Литература и история имеет, кажется, более прав на нашу веру… Мы не видели, Порфирий Семеныч, прошлого, но чувствуем его. Оно у нас очень часто вот тут чувствуется… (Бьет себя по затылку.) Вот вы так не видите и не чувствуете настоящего.

Т р и л е ц к и й. Прикажете считать за вами, votre excellence, или сейчас заплатите?

А н н а П е т р о в н а. Перестаньте! Вы не даете слушать!

Т р и л е ц к и й. Да зачем вы их слушаете? Они до вечера будут говорить!

А н н а П е т р о в н а. Сержель, дай этому юродивому десять рублей!

В о й н и ц е в. Десять? (Вынимает бумажник.) Давайте-ка, Порфирий Семенович, переменим разговор…

Г л а г о л ь е в 1. Давайте, если он вам не нравится.

В о й н и ц е в. Люблю вас слушать, но не люблю слушать то, что отзывается клеветой… (Подает Трилецкому десять рублей.)

Т р и л е ц к и й. Merci. (Бьет по плечу Венгеровича.) Вот как нужно жить на этом свете! Посадил беззащитную женщину за шахматы да и обчистил ее без зазрения совести на десять целкачей. Каково? Похвально?

В е н г е р о в и ч 1. Похвально. Вы, доктор, настоящий иерусалимский дворянин!

А н н а П е т р о в н а. Перестаньте же, Трилецкий! (Глагольеву.) Так женщина лучший человек, Порфирий Семенович?

Г л а г о л ь е в 1. Лучший.

А н н а П е т р о в н а. Гм… По-видимому, вы большой женолюбец, Порфирий Семенович!

Г л а г о л ь е в 1. Да, я люблю женщин. Я им поклоняюсь, Анна Петровна. Я вижу в них отчасти всё то, что я люблю: и сердце, и…

А н н а П е т р о в н а. Вы им поклоняетесь… Ну а стоят они ваших поклонов?

Г л а г о л ь е в 1. Стоят.

А н н а П е т р о в н а. Вы убеждены в этом? Сильно убеждены или только заставляете себя так думать?

Трилецкий берет скрипку и водит по ней смычком.

Г л а г о л ь е в 1. Сильно убежден. Достаточно знать мне одну только вас, чтобы быть убежденным в этом…

А н н а П е т р о в н а. Серьезно? В вас какая-то особенная закваска.

В о й н и ц е в. Он романтик.

Г л а г о л ь е в 1. Может быть… Что ж? Романтизм вещь не безусловно дурная. Вы изгнали романтизм… Хорошо сделали, но боюсь, что вы изгнали вместе с ним что-то другое…

А н н а П е т р о в н а. Не сводите, друг мой, на полемику. Не умею спорить. Изгнали или не изгнали, но во всяком случае умней стали, слава богу! Ведь умней, Порфирий Семеныч? А это главное… (Смеется.) Были бы умные люди, да умнели бы, а остальное само собой приложится… Ах! Не рипите, Николай Иваныч! Положите скрипку!

Т р и л е ц к и й (вешает скрипку). Хороший инструмент.

Г л а г о л ь е в 1. Удачно однажды выразился Платонов… Мы, сказал он, поумнели по части женщин, а поумнеть по части женщин значит втоптать самого себя и женщину в грязь…

Т р и л е ц к и й (хохочет). Должно быть, именинником был… Хватил лишнее…

А н н а П е т р о в н а. Это он сказал? (Смеется.) Да, он любит иногда отпускать такие изреченьица… Но да ведь он для красного словца… Кстати, к слову пришлось… Кто такой, что за человек, на ваш взгляд, этот Платонов? Герой или не герой?

Г л а г о л ь е в 1. Как вам сказать? Платонов, по-моему, есть лучший выразитель современной неопределенности… Это герой лучшего, еще, к сожалению, ненаписанного, современного романа… (Смеется.) Под неопределенностью я разумею современное состояние нашего общества: русский беллетрист чувствует эту неопределенность. Он стал в тупик, теряется, не знает, на чем остановиться, не понимает… Трудно понять ведь этих господ! (Указывает на Войницева.) Романы донельзя плохи, натянуты, мелочны… и немудрено! Всё крайне неопределенно, непонятно… Всё смешалось до крайности, перепуталось… Вот этой-то неопределенности, по моему мнению, и является выразителем наш умнейший Платонов. Он здоров?

А н н а П е т р о в н а. Говорят, что здоров.

Пауза. Славный человечек…

Г л а г о л ь е в 1. Да… Его грешно не уважать. Я зимой несколько раз заезжал к нему и никогда не забуду тех немногих часов, которые мне посчастливилось провести с ним.

А н н а П е т р о в н а (смотрит на часы). Пора уже ему быть. Сергей, ты посылал за ним?

В о й н и ц е в. Два раза.

А н н а П е т р о в н а. Вы всё врете, господа. Трилецкий, бегите, пошлите за ним Якова!

Т р и л е ц к и й (потягивается). Приказать на стол собирать?

А н н а П е т р о в н а. Я сама прикажу.

Т р и л е ц к и й (идет и сталкивается у двери с Бугровым). Пыхтит, как локомотив, бакалейный человек! (Хлопает его по животу и уходит.)

А н н а П е т р о в н а, Г л а г о л ь е в 1,

В е н г е р о в и ч 1, В о й н и ц е в и Б у г р о в.

Б у г р о в (входя). Уф! Страсть как жарит! Перед дождем, знать.

В о й н и ц е в. Вы из сада?

Б у г р о в. Из сада-с…

В о й н и ц е в. Софи там?

Б у г р о в. Какая Софи?

В о й н и ц е в. Моя жена. Софья Егоровна!*

* Далее утрачен лист рукописи.

В е н г е р о в и ч 1. Я сейчас… (Уходит в сад.)

А н н а П е т р о в н а, Г л а г о л ь е в 1, В о й н и ц е в,

Б у г р о в, П л а т о н о в и С а ш а

(в русском костюме).

П л а т о н о в (в дверях Саше). Пожалуйте! Милости просим, молодая женщина! (Входит за Сашей.) Вот мы и не дома, наконец! Кланяйся, Саша! Здравствуйте, ваше превосходительство! (Подходит к Анне Петровне, целует у нее одну руку и потом другую.)

А н н а П е т р о в н а. Жестокий, нелюбезный… Можно ли заставлять ждать себя так долго? Ведь вы знаете, как я нетерпелива? Дорогая Александра Ивановна… (Целуется с Сашей.)

П л а т о н о в. Вот мы и не дома, наконец! Слава тебе, господи! Шесть месяцев не видели мы ни паркета, ни кресел, ни высоких потолков, ниже даже людей… Всю зиму проспали в берлоге, как медведи, и только сегодня выползли на свет божий! Сергею Павловичу! (Целуется с Войницевым.)

В о й н и ц е в. И вырос, и пополнел и… черт знает чего только… Александра Ивановна! Батюшки, как пополнела! (Жмет Саше руку.) Здоровы? Похорошела и пополнела!

П л а т о н о в (пожимает руку Глагольеву). Порфирий Семенович… Очень рад вас видеть…

А н н а П е т р о в н а. Как поживаете? Как живете-можете, Александра Ивановна? Да садитесь же, господа! Рассказывайте-ка… Сядем!..

П л а т о н о в (хохочет). Сергей Павлович! Он ли это? Господи! Где же длинные волосы, блузочка и сладенький тенорок? А ну-ка, скажите-ка что-нибудь!

В о й н и ц е в. Я дурандас. (Смеется.)

П л а т о н о в. Бас, совершенный бас! Ну? Сядем… Подвигайтесь-ка, Порфирий Семеныч! Я сажусь. (Садится.) Садитесь, господа! Ф-ф-ф… Жара… Что, Саша! Нюхаешь?

Садятся.

С а ш а. Нюхаю.

Смех.

П л а т о н о в. Человечьим мясом пахнет. Прелесть что за запах! Мне кажется, что мы уже сто лет не видались. Черт знает, как долго эта зима тянется! А вон и мое кресло! Узнаешь, Саша? На нем шесть месяцев тому назад просиживал я дни и ночи, отыскивая с генеральшей причину всех причин и проигрывая твои блестящие гривеннички… Жарко…

А н н а П е т р о в н а. Я заждалась, терпение потеряла… Здоровы?