Иринц-Тел поманил к себе Торна и отдал ему медальон.

– Возьми эту реликвию твоего древнего рода и носи ее с честью. Мы сожалеем, что не можем вернуть тебе и титул, но при нынешнем общественном устройстве радов больше нет. Не можем мы и сделать тебя своим наместником, ибо, как только стало известно о твоей предполагаемой смерти, мы немедленно назначили Сель-хана представлять нас в Таккоре, так как он знает наши желания и занимает высокое место в наших советах.

– Дикстар немыслимо щедр, – пробормотал Торн.

Иринц-Тел подозвал офицера, дежурившего у дверей:

– Дир-Хазеф! Проведи этих двоих в офицерские казармы и проследи, чтобы им выдали все, что полагается дворцовым йенам. По дороге пусть поглядят, какая участь ждет тех, кто нарушает присягу, и еще покажи им «зал голов». Пусть из арсенала принесут меч и дагу с таккорской змеей для одного из них – у него нет оружия, и он имеет право носить таккорский герб.

Торн и Ков-Лутас отсалютовали, и Дир-Хазеф провел их на небольшой балкон, выходивший во внутренний двор. В центре двора стоял офицер. Дир-Хазеф подал ему знак, и тот, в свою очередь, махнул кому-то, кто стоял в ближайшей арке. Миг спустя оттуда вышли два солдата, они гнали перед собой двоих молодых офицеров со связанными за спиной руками. За солдатами шагал рослый человек с длинным прямым мечом в руке, за ним шел мальчик с корзиной.

Двоих узников вынудили встать на колени посреди двора. Затем верзила с мечом подошел к ним сзади. Его меч дважды сверкнул в лучах солнца, и с каждым ударом отрубленная голова катилась на плиты двора, а мальчик с корзиной подбирал ее.

– Эти двое, – сказал Дир-Хазеф, – были телохранителями Нэвы, дочери дикстара. Они проявили много вкуса, но мало благоразумия, когда влюбились в нее и искали ее милости. – Он повернулся и распахнул дверь. – Входите.

Торн вошел первым, за ним – Ков-Лутас и их проводник.

– Это, – сказал Дир-Хазеф, – «зал голов», памятник правосудию дикстара и предостережение тем, кто захочет предать его.

Они очутились в узком длинном зале, вдоль стен которого до самого потолка тянулись полки. На полках рядами стояли хрустальные сосуды, наполненные прозрачной жидкостью, и в каждом сосуде плавала отрубленная человеческая голова. Там были тысячи голов – юношей и стариков, мужчин, даже женщин и детей.

Торн с содроганием отвел глаза от этой жуткой выставки и, повернувшись, увидел, что Ков-Лутас уже направляется к выходу.

Заперев дверь, Дир-Хазеф провел их по коридору – дальше в зал, где покачивались, сидя в висячих креслах, офицеры. Кто потягивал пульчо и болтал, кто играл в гапун, катая гравированные золотые и серебряные шарики по доске с пронумерованными углублениями, – попавший в лунку с самым большим номером выигрывал все шарики, задействованные в игре. Хотя Торн прежде не видел марсианских денег, он догадался, что это и есть местное средство платежа.

В этот своеобразный офицерский клуб выходили двери множества комнат, и Дир-Хазеф провел новичков в одну из них.

– Здесь вы можете вымыться и переодеться, – сказал он. – Ворц, ваш ординарец, принесет вам новые мундиры и оружие. Ты, Ков-Лутас, отправишься на дежурство немедленно, а Шеб Таккор сменит тебя после ужина.

Комната была обставлена просто и уютно – две висячие кровати, два кресла, платяной шкаф и козлы для оружия. В одном из углов стоял металлический шкаф восьми футов высотой, с открытой дверцей. Изнутри он был выложен серым металлом, похожим на олово, и в этом покрытии виднелось множество дырочек. Рядом со шкафом находилась вешалка, где на крючках болтались пучки серого мха.

Едва Дир-Хазеф вышел, Ков-Лутас принялся раздеваться.

– Я вымоюсь первым, если ты не против, – сказал он, – сначала ведь мне идти на дежурство.

– Конечно, – согласился Торн. Он был заинтригован – нигде не было видно ни ванны, ни душевой.

Его любопытство очень скоро было удовлетворено. Ков-Лутас вошел в металлический шкаф и захлопнул за собой дверцу. Тотчас послышался шум льющейся воды, сопровождавшийся бульканьем и уханьем. Наконец дверца распахнулась, и вышел молодой офицер, мокрый как мышь, протирая залитые водой глаза. Сдернув с вешалки пучок серого мха, он принялся энергично растираться.

Торн, уже успевший раздеться, тоже вошел в металлический шкаф и захлопнул дверцу. Сделав шаг, он нечаянно наступил на круглую пластину посреди металлического пола и очутился по горло в бурлящей, теплой, ароматной воде. Вскоре вода спала так же внезапно, как появилась, и над головой Торна открылось несколько рожков, откуда хлынула на него благоухающая мыльная пена.

Примерно через минуту что-то щелкнуло, пена перестала извергаться, и снова поднялась бурлящая вода, которая смыла пену. Вода постепенно становилась все прохладней, пока не сделалась совсем ледяной. Еще щелчок – и вода само собой исчезла. Торн распахнул дверцу, отплевываясь и отфыркиваясь, и на ощупь потянулся за пучком серого мха, чтобы вытереться. Протерев глаза, он увидел, что ординарец уже принес новые мундиры и теперь помогает Ков-Лутасу одеваться.

Торн вытирался до тех пор, пока его тело не начало гореть. Ординарец помог ему одеться и пристегнуть к поясу оружие. Новые меч и дага были очень похожи на те, которые Торн обнаружил на себе, появившись на Марсе, только были отделаны не бронзой, а золотом и драгоценными камнями. В глаза змеям были вставлены крупные рубины.

Ординарец принес треножник-поднос с кувшином пульчо и двумя кубками и торопливо вышел. Ков-Лутас наполнил кубки и, передав один Торну, поднял свой:

– Да умрем мы, как полагается храбрым воинам!

Торн тоже поднял кубок.

– Странный тост. Почему ты говоришь о смерти?

– Потому что она слишком близко. Быть назначенным телохранителем дочери дикстара – все равно что получить смертный приговор.

– Не понимаю почему, – заметил Торн, – ведь не всякий, кто охраняет, должен непременно быть таким ослом, чтобы потерять из-за нее голову.

– «Потерять голову» – как верно сказано! Уже больше сотни ее стражей потеряли свои головы, подобно тем двоим, которых мы видели сегодня. Говорят, что Нэва бессердечная кокетка и обожает завоевывать мужчин. Отец хочет отдать ее в жены Сель-хану, а она этого не желает, вот и флиртует напропалую с каждым подвернувшимся мужчиной, лишь бы насолить обоим. Говорят, устоять против нее невозможно, а телохранители, само собой, не могут сбежать от ее чар. Не смеют они и отвергать ее кокетство, потому что в гневе она так же страшна, как ее отец.

В эту минуту вошел офицер и отсалютовал:

– Который из вас Ков-Лутас?

– Я, – ответил молодой йен, поднимаясь.

– Если ты готов, ступай со мной – надо сменить временного телохранителя дочери дикстара.

– Я готов, – сказал Ков-Лутас. – Идем.

Они вышли, и Торн, налив вторую порцию пульчо, уселся, чтобы обдумать свое положение. Но едва он устроился в висячем кресле, как к дверям подошел Ворц и объявил:

– Приветствуй наместника дикстара!

Торн вскочил и вскинул руку в четком салюте, но рука его тут же опустилась: он увидел Сель-хана.

– Приветствую, Шеб Таккор, – ухмыляясь, сказал наместник. – Ты, кажется, удивлен, что видишь меня?

– Приветствую тебя, Сель-хан, – холодно сказал Торн. – Чем обязан этому… нежданному визиту?

Не отвечая, Сель-хан подошел к столику и налил себе пульчо. Затем он плюхнулся в кресло Ков-Лутаса. Некоторое время он сидел молча и вдруг сказал по-английски:

– Закрой дверь.

Торн закрыл дверь и вернулся в свое кресло.

Сель-хан кивнул:

– Так я и думал. Он понимает английский.

– Когда закончишь говорить сам с собой, может, объяснишь, зачем пожаловал? – осведомился Торн.

– А ты передо мной не выпендривайся. Я могу тебя живо поставить на место, а могу и устроить тебе прибыльное дельце. Я к тебе пришел с предложением. Что скажешь, Гарри Торн?

– Что ты напрасно тратишь время, Фрэнк Бойд.

– Ага, я так и думал, что ты знаешь, кто я такой! Ну вот, я слыхал о твоей стычке с Сур-Детом. Ты вроде здорово управляешься с мечом? По всей стране нет другого человека, кто бы так запросто сделал из Сур-Дета мартышку. Когда я только появился здесь, он был моим учителем. Я ведь живо понял, что должен научиться работать мечом, вот и взял себе лучшего преподавателя фехтования, какого только мог найти. Я молодой, шустрый, и рука у меня длинная, так что я сумел одолеть эту науку. А потом уж я стал прорубать себе путь наверх. И сейчас я очень близко к вершине.