При расставании с деревней Балажей произошел эпизод, который мне никогда не забыть. Я уже поднимаюсь, хожу с палочкой, но узкий офицерский сапог не лезет на поврежденную ногу. И вот перед отъездом старчку Милан принес вместо моих щегольских, с бутылочными голенищами и совершенно негодных для партизанского бытия сапог свои, широченные, просторные, с подошвой толщиной с палец. Это были праздничные его сапоги. Перед тем как мне их дать, старчку Милан стер с них рукавом пыль.

Несколько дней, проведенных мной на чердаке древосушилки, беседы со старчку Миланом, со старухой ведуньей, с какими-то парнями, которые, как говорил Милан, не сегодня-завтра уходят в партизаны, укрепили во мне чувство, что мы действительно в очень дружественной стране, что тут с волнением следят за передвижением войск Первого Украинского фронта, слушают наши передачи, со дня на день ждут Красную Армию, которая освободит их от ненавистных гитлеровцев.

Готовясь к полету, я хотя по-репортерски бегло, однако все-таки изучил обстановку, создавшуюся в Словакии. Но для меня совершенной неожиданностью оказалось, что в горной стране этой, в ее разных концах, и особенно в Средних Татрах, действует уже несколько партизанских отрядов, и не только словацких, но интернациональных, а в иных из них сражаются и русские, и украинцы, и французы, и бельгийцы, и поляки, и англичане, даже американцы (среди них один негр) и даже немцы-антифашисты. Большинство из них попали сюда в горы, бежав из концентрационных лагерей, с принудительных работ, так что каждый имеет с Гитлером помимо общественных и свои личные счеты.

Большой радостью было для меня, что среди них оказался мой старый друг и полный тезка подполковник Борис Николаевич Николаев, наш тверяк, с которым мы дружили еще на Калининском фронте. Что он тут делает, я, разумеется, не уточнял. Но он, как всегда, незаметно и тихо делал здесь какие-то свои, по-видимому, важные и таинственные дела. Два земляка обнялись, расцеловались, и он, отлично изучивший обстановку, рассказал мне, что где-то тут, в Западной Словакии, руководит интернациональным отрядом еще один наш земляк, по фамилии Горелкин, парень с Пролетарки, с фабрики, на которой и я начинал свой трудовой путь.

— Как он сюда попал?

— Не видел я его и точно не знаю. Кажется, бежал откуда-то из лагерей военнопленных не то в Албании, не то в Югославии. Не записывай, это неточно, но отряд у него боевой. Тут два таких отряда — его и еще один, на обувном комбинате фабриканта Бати в Бативанах. Второй чисто словацкий, весь из рабочих, и руководит им механик, некий Троян, Они так и зовут себя: "Хлопцы с Бативана".

Рассказал он мне о том, что по просьбе Компартии Чехословакии сюда, на помощь местным партизанам, через фронт переброшены небольшие группы обстрелянных ребят из России, с Украины, Белоруссии, что группы эти обрастают местными людьми, как снежный ком, сорвавшийся с вершины горы в оттепельную погоду. Из двух-трех десятков человек вырастают чуть ли не полки я бригады.

— Вот тут, где мы с тобой находимся, расположена бригада имени Сталина. Ею руководит Алексей Егоров. Я с ним контактуюсь. Вообще-то он не военный. У него было человек семьсот, а сейчас почти три тысячи. Видишь, как воюет. — Высокий, худой, обычно бледный, Николаев загорел, завел пышные рыжие усы и вообще выглядел матерым партизаном. Карие разнокалиберные глаза — один поменьше, другой побольше — смотрят весело, задорно.

— А как ты сюда попал?

— Да так же, как и ты, с неба. Я уж тут побольше месяца. Ты держись за бригаду Сталина, С ними не пропадешь. И еще тут есть, один интересный человек, Алексей Никитич Осмолов, тоже полковник. Он тут заправляет партизанским штабом. Умнейший человек, и опыту дай бог. В партизанских краях под Ленинградом, а потом в псковских лесах делами вертел. Только его здесь сейчас нет, он в Банской-Бистрице на реке Грон. Сейчас там, так сказать, партизанская столица. Тебе надо туда ехать.

— А на чем?

— Ну, сейчас для нас это не вопрос. Все дороги в этой краю в руках повстанцев, а машину организуем.

Ну что ж, разумеется, надо посетить столицу.

— А как со связью? Как мне материалы передавать?

— В Бистрице, как и полагается столице, работает радиостанция. Даже две, но как твои сочинения переправлять в Москву, уж и не знаю. Ну, ничего. Обмозгуем. Помогу. Мне тут все люди знакомы.

Банска-Бистрица — на редкость красивый город, лежащий в долине горной реки, обрамленной по горизонту мягким зигзагом лесистого хребта. Это промышленный и культурный центр Средней Словакии, невдалеке от которого расположен большой фешенебельный курорт Слияч, славящийся своими целебными водами. Совсем еще недавно этот край жил тихой, размеренной жизнью. Сейчас все тут ходит ходуном, как в прифронтовом городе. Браво печатая шаг, проходят колонны словацких солдат. Стаями идут партизаны в живописных одеждах, увешанные разнообразным, порой самым невероятным оружием. Там и тут прямо во дворах работают бюро волонтеров, возле которых теснятся и юные пареньки, и пожилые дядьки. Мобилизовав их, им тут же выдают обмундирование, и они переодеваются, зайдя в чей-нибудь двор. Интендантские солдаты гонят по улицам коров. Туда и сюда носятся мотоциклисты. Стены домов, заборы, афишные столбы шелушатся от воззваний и объявлений; ветер гонит по красивым улицам обрывки газет.

И каково же было мое удивление, когда, зайдя в партизанское велительство, как красиво называется по-словацки штаб, я встретил на его пороге… Сергея Крушинского.

— Хотели мне вставить фитилек? — сказал он, ядовито улыбаясь, еще до того, как мы обнялись и расцеловались. — Не вышло и не выйдет этого. Запомните это, Бе Эн.

— Вы как, тоже с неба?

— Тоже. Но другим, менее романтическим, но куда более разумным путем. На самолете, но с посадкой на аэродроме Три дуба. Ага, не слыхали еще про этот аэродром! Есть тут такой, туда сейчас наши летчики боеприпасы, медикаменты и продовольствие для повстанцев таскают… Вот так-то, друг мой, — И ревниво спросил: — А вы что-нибудь уже передавали в "Правду?"

— А как тут передашь?

— А я передал. Как? Не делаю из этого секрета. На тех же самолетах с обратным рейсом. Пойдемте-ка мы в бар, выпьем пивка, посидим, помиркуем, как говорят на Украине.

— Пивка? Где? — За время пребывания на нашем бурно наступающем фронте я, честно говоря, как-то и забыл, что есть такой напиток и что кроме нашей столовой военторга существуют такие заведения, как бар.

— Пиво пьют здесь в барах, дорогой мой коллега, — поучительно сказал Крушинский. — И пива здесь сколько угодно. И отличное пиво. Кстати, у вас есть местные деньги? Нет? Ну вот, видите, что значит торопливо и втайне от друзей собираться. А у меня есть, я в финансовой части наменял. Пойдемте-ка, Бе Эн, так уж и быть, буду вас угощать и кормить.

И мы действительно зашли в бар, где нам, двум советским офицерам, было уделено исключительное внимание. Тотчас же припорхнула миловидная девица, мгновенно поставила перед нами на чистую, пахнущую свежестью салфетку две толстые, матовые от измороси кружки. Тут я почувствовал, что совершил не только прыжок из одной страны в другую, но перешагнул из горнила войны, из разрушенных, истощенных оккупацией городов Польши, где голодные жители считают куски, на этакий спокойный, залитый солнцем остров, лежащий пока в стороне от больших военных бед и тягот.

Кружку за кружкой пили мы отличное, выдержанное пиво, заедали настоящими сосисками и обменивались повестями. Выяснилось, что, вылетая сюда, мы, в общем, лишь приблизительно представляли себе всю сложность подготовки к словацкому народному восстанию. Нам даже казалось, что разгорелось оно стихийно, как степной пожар от искры, вылетевшей из трубы проходящего мимо паровоза.

Разгорелось и на глазах продолжает разрастаться, охватывая все новые и новые города Средней Словакии. На борьбу с оккупантами поднимаются заводы, железнодорожные узлы, села и даже глухие горные деревушки, вроде приютившей меня Балажи, куда и газеты-то приходят на третий день.