– Тогда завтра?

Под ее свободным хлопковым платьем был хорошо заметен живот, а на руке не было обручального кольца.

Она заколебалась, боясь, что он не так поймет ее согласие.

– Только для того, чтобы освежить мои знания чешского, – упрашивал он. В Мюнхене была большая чешская колония, и у него было много подруг среди них, но не таких красивых, как эта темноволосая и в полном смысле слова сногсшибательная девушка.

Катринка засмеялась, и Франта, как все мужчины, был очарован ее смехом.

– Ну, хорошо, – согласилась она.

– Где?

– Кафе «Глокеншпиль». Знаете? Ну, а теперь мне нужно идти. – И она поспешила к служебному входу.

С самого начала она дала гонять Франте, что ее не интересует любовный роман, намекая, что ее сердце занято. Это, к сожалению, было правдой, хотя она и старалась забыть Мирека Бартоша. Катринка сказала Франте, что в Мюнхене подрабатывает, а потом присоединится к своей лыжной команде для тренировок. И это было бы правдой, если бы не ее беременность. Но она никогда не говорила о ней, а он ничего не замечал.

Боясь разоблачения, Катринка отказалась знакомиться с чешскими друзьями Франты. Вдруг кто-нибудь окажется наблюдательнее его. Хотя что это изменит? Катринка не могла ответить на этот вопрос, но предпочитала быть осторожной.

Франта же давно не знал осторожности. Большую часть жизни он был увлечен автомобилями, признался он Катринке за ужином в «Хиршгартенсе», открытом ресторане в Нимфенбургском парке. В 1949 году, когда он был еще ребенком, отец взял его на гонки Гран-при в Брно; Питер Уайтхед выиграл тогда чудесный красный «феррари». С тех пор Франта решил стать автогонщиком. Когда ему было пятнадцать, отец, понимая, что выбор сына окончателен, разрешил ему участвовать в небольшом ралли на его «аэро» 1932 года, при условии, что Франта поступит в университет на отделение прикладной механики. Получив диплом, Франта попал в технический отдел «Шкоды» и участвовал в авторалли за ее команду. Это давало ему возможность побывать в ряде европейских стран. Вскоре его перестало устраивать то, что он ездит только на «шкодах». Он хотел участвовать в гонках на машинах других известных фирм, но это было невозможно, пока он оставался в Чехословакии.

Долгое время он думал, как бы перебраться на Запад.

– Это сейчас просто, – говорил он ей, – когда Дубчек открыл границы. А когда я уезжал… – он покачал головой. – Все было по-другому.

Если бы у него были родственники за границей, он мог бы получить гостевую визу. Если бы были деньги, купил бы ее. Порой люди пытались пересечь границу под вагонами поездов. Иногда им это удавалось.

Наконец, он решил устроиться на работу в лесничество, которое граничило с Австрией. Через год своего дежурства он прихватил рюкзак с припасами и углубился в лес; несколько раз переправлялся через речки, боясь, что в любую минуту его могут схватить, потом две мили он полз по пустынной местности, которая отделяла Чехословакию от ее соседа. Все это было два года назад. Сейчас у него была работа в команде фирмы «Порш», он участвовал в любительских гонках, но жил надеждами на будущее.

Франту устраивали платонические отношения с Катринкой. Она была красивой и интересной, полной энергии, желающей все видеть и знать, с ней было легко. Ему нравилось быть в ее обществе, ну а роман – это не самое важное. Катринка ценила его дружбу. Он был внимательным и интересным. Она никогда не встречала людей, которые были бы смелее его. И он не давал ей чувствовать себя одинокой.

За день до отъезда родителей из Свитова Катринка позвонила им, чтобы убедиться, что все идет по плану. Опасаясь, что их подслушают, они говорили намеками, уверяли друг друга, что все идет хорошо, что они скоро увидятся.

В конце восьмого месяца Катринка по-настоящему чувствовала свою беременность. Она медленно двигалась, быстрее уставала, хуже спала, чувствуя, как в ней шевелится ребенок. Ей хотелось, чтобы поскорее приехали родители. Иржка и Милена должны были приехать в Мюнхен через три дня.

На четвертый день Катринка забеспокоилась. Она звонила в Свитов, но в квартире никто не отвечал. Она звонила бабушке и дедушке, но они ничего не знали. Эрика, желая успокоить ее, предположила, что они просто не торопятся. Но Катринка знала, что они хотели приехать как можно быстрее.

На пятый день утром Эрику разбудил телефонный звонок. Она постучала в спальню Катринки.

– Это родители? – спросила Катринка, которая уже не спала.

– Нет. Он назвался Томашем.

– Томаш? – Катринка неуклюже встала с кровати, сердясь на него. Наверное, пьян и звонит, чтобы рассказать о какой-нибудь очередной выходке, которую считает потрясающей. До нее даже не дошло, что Томаш не должен был знать, где она.

– Томаш? Ты знаешь, сколько времени? Что тебе нужно?

– Катринка… – Томаш говорил неуверенно, что редко с ним бывало.

– Что? – Внезапно ее охватил страх.

– Катринка, дорогая…

Он всхлипывал на другом конце провода.

– Томаш, что случилось?

– Твои родители… Произошла автомобильная катастрофа…

Катринка поняла, что случилось.

В это время года дни были длинными, и Иржка, наверное, решил не ехать до темноты, надеясь добраться до Мюнхена даже быстрее, чем обещал. Милена так хотела увидеть Катринку, что не спорила с ним. Но стемнело быстрее, чем они ожидали, а они были в горах на границе с Венгрией, где в окрестностях не было ни одной гостиницы. Около полуночи колонна русских армейских грузовиков выскочила на них из-за поворота. Водитель головного грузовика не ожидал встретить на дороге машину в такой час. Машины столкнулись. «Шкода» потеряла управление, подпрыгнула, как игрушка, брошенная ребенком, и полетела вниз, ударяясь о выступы, пока не взорвалась над ущельем.

Несколько дней ушло на то, чтобы извлечь тела и опознать изуродованные останки. Гонзе и Дане сообщили о несчастном случае через несколько часов после последнего звонка Катринки. Не зная, как позвонить ей, они позвонили в Прагу Томашу, надеясь, что он знает ее номер в Мюнхене. Он не знал, но выяснил у Мирека Бартоша.

– Что там делала Советская Армия? Вот что я хочу знать, – с болью в голосе сказал Томаш.

Катринка не могла произнести ни слова.

– Катринка, Катринка, что с тобой? – закричал Томаш, ругая себя за то, что не сумел сообщить ей эту новость осторожнее, да он и не знал, как это сделать по телефону.

– Все в порядке. Спасибо, Томаш, за то, что позвонил.

– Катринка! – закричал Томаш, боясь, что она повесит трубку. Но было уже поздно.

– Что произошло? – спросила Эрика, стоявшая в халате в дверном проеме. Катринка не ответила, Эрика подошла и обняла ее. Девушка дрожала.

– Дорогая, скажи, что случилось.

Катринка не могла говорить. Она открывала рот, но не могла произнести ни звука. Как произнести эти ужасные слова: мои родители мертвы. У нее закружилась голова, комната завертелась перед глазами, затем все провалилось в темноту.

Эрика подхватила ее, дотащила до дивана и уложила на него Катринку. Она заметила, что ее ночная сорочка влажная. Отходили воды. Эрика подбежала к телефону и позвонила в клинику.

Ребенок Катринки, мальчик, родился в полдень следующего дня, на четыре недели раньше срока. Она держала его на руках у груди, но не испытывала радости, глядя на его крошечное обезьянье личико. Ее боль и вина были слишком огромны. Если бы не она и этот ребенок, родители были бы живы.

Она постоянно плакала. Даже приняв снотворное, она забывалась беспокойным сном лишь на несколько часов и просыпалась с ужасной мыслью о смерти родителей. Она буквально чувствовала, как русский грузовик врезался в маленькую красную «шкоду». Сейчас ей хотелось быть вместе с ребенком в машине погибших родителей.

– Что ты собираешься делать, дорогая? – спросил Клаус Циммерман.

– Я не знаю, – с усилием ответила Катринка, пытаясь понять то, что он говорит.

– Как ты будешь справляться?