Все дальнейшее было одним бесконечным сюрпризом для нее. Она боялась Вайля, боялась, что в сексе он будет таким же жестоким и неуправляемым, как во всем остальном — но парень оказался удивительно робким и скованным. Он не знал, что делать со своим телом, что делать с Аэль, прикасался к ней лишь слегка — а ее сводило с ума ощущение упругих мышц под теплой кожей, какой-то особенный, терпкий и свежий, ее запах, сила, которая чувствовалась в каждом опасливом прикосновении. И все это роскошное тело пропадало даром — ей давно хотелось уже чувствовать себя под ним, в себе, по максимуму; времени, чтоб тянуть его, не было, Аэль знала, что в любой момент какое-то важное дело оторвет их друг от друга, и хорошо, если до ночи, а не до возвращения в Квартал... нужно было торопиться, а партнер тянул, медлил, словно боялся чего-то.

— Ты что... в первый раз этим занимаешься? — спросила она, наконец, стараясь, чтобы голос звучал поласковее.

— Нет, — тихо ответил Вайль, не открывая глаз.

— Так что ж ты надо мной измываешься, зараза?! — кусая его за ухо, шепотом воскликнула Аэль. — Не хочешь, так не надо начинать было...

— Я боюсь сделать тебе больно. Ты... маленькая, — признался он, пряча лицо у нее на плече. — Я... я совсем себя держать не умею... плохо будет... тебе...

В этом коротком признании Аэль услышала отголоски весьма обширного и печального прежнего опыта. Да, она не напрасно опасалась бедного психопата, на его счету явно было некоторое количество покалеченных партнерш. Она вполне положительно оценила такое бережное к ней отношение, хотя и подозревала, что дело здесь только в предупреждении Лаана. Но — нет, слишком поздно было останавливаться, она слишком далеко зашла.

— Не бойся... просто доверяй мне, и все. — Аэль оттолкнула его, надавила ладонями на плечи, прося лечь на спину, наклонилась над ним. — Все будет хорошо...

Сама Аэль не слишком-то верила, что все будет только хорошо, и свернутая шея — ее, разумеется, — казалась ей вполне реальной перспективой, но кто-то из двоих должен был хотя бы верить в удачу, тогда все могло бы получиться. Она ласкала его, позволяя Вайлю только прикасаться к своим рукам и спине, медленно расстегивала его комбинезон, продвигаясь все ниже, пока не наткнулась губами на твердую плоть, ожидавшую ее прикосновения.

Это была опасная игра — Аэль не торопилась, тянула, не давая партнеру сделать последний шаг вниз с обрыва, к наслаждению. Он давно уже опустил ладонь на ее затылок, и когда девушка в очередной раз сбивала ритм, разочарованно стискивал в пальцах короткие пряди; ей это нравилось, нравилось нарастающее напряжение и тихая угроза в том, как Вайль постанывал через плотно сжатые губы. В любой момент она могла поплатиться за то, что не давала ему дойти до конца, и, когда атмосфера в палатке стала слишком уж накаленной, перестала развлекаться. Вайля выгнуло судорогой, он что-то прорычал, глухо и невнятно, потом, уже расслабленной рукой, подтянул к себе Аэль и уложил сверху. Девушка смотрела в его лицо, лишенное обычной суровой и напряженной гримасы, и оказавшееся вдруг совсем молодым, почти подростковым. Капли пота на висках, искусанные покрасневшие губы...

Потом как-то неожиданно и резко он оказался сверху, вокруг и внутри — Аэль упиралась лбом ему в ключицу, стараясь изменить позу хоть чуть, чтобы иметь возможность дышать, но он не позволял, навалившись на нее всем телом, он был слишком сильным и тяжелым, и никак нельзя было вывернуться, и совершенно не хотелось, и Аэль перестала бояться, и начала доверять ему...

Все было хорошо — и ритм, и доверие, и сильные руки, сжимавшие ее плечи, и дождь, барабанивший по стенкам палатки, и не мешал ни оказавшийся под лопатками камень, ни нервное ощущение, что сейчас что-то случится, и их оторвут друг от друга. Они были единым организмом, двигавшимся туда, куда хотелось обоим половинкам, деревом и пламенем, сталью и кровью. И, остановившись, продолжили быть связанными чем-то важным.

— Ты просто чудо, — выдохнула Аэль. — Так хорошо мне было... А тебе?

Молчание было ей ответом. Девушка удивилась, повернула голову. Вайль лежал так, что его рука оставалась у нее на груди, но лицо он отвернул в сторону. Аэль вывернулась из-под руки, села, повернула к себе его голову, и ахнула — по щекам текли слезы.

— Что ты, чудо мое? В чем дело?

— Больно, — совсем тихо сказал Вайль. — Больно... слишком хорошо... не могу так. Все ломается здесь, — он резко провел ногтями по груди, оставляя алые ссадины. — Дышать не могу, больно...

Вот тут-то Аэль и поняла, что попала по-крупному. До этого момента все произошедшее можно было назвать простым сексуальным приключением, которых в жизни Аэль было предостаточно. Два тела доставили удовольствие друг другу и могут мирно разойтись без взаимных обязательств. Теперь же она почувствовала, что несет ответственность за Вайля. Слишком глубоко она его переломала; да и от его признания у нее мороз прошел по коже. Вот таким — растерянным испуганным мальчиком — он сумел добраться до ее сердца, которое уже много лет молчало. Сейчас она поняла, что чувствует то же самое — только боль была ослаблена огромным опытом многих лет. Она влюблялась, она любила, и знала, что это такое.

— Не сопротивляйся, — ответила она, обнимая его за спину и прижимаясь всем телом. — Это хорошо, что ломается. Это очень хорошо. Ты потерпи, сам поймешь.

— Что ты со мной сделала?

— Ничего особенного. Немного терпения, немного нежности и ни малейшего желания драться, — улыбнулась она.

— Почему мне так плохо? — Вопрос Аэль потряс до глубины души. Она уже привыкла, что Вайль может спросить или рассказать о чем угодно, с совершенно детской непосредственностью и без малейшего смущения. И на такие, простые с виду, вопросы, как на вопросы ребенка, отвечать было ой как непросто. И нельзя было врать, как нельзя врать детям.

— Потому что ты привык быть закрытым. Ты привык брать, и не привык, что тебе отдают по своему желанию. Что с тобой можно быть ласковой... Это твоя броня.

— Не хочу так...

— Как?

— Чтобы больно, чтобы броня... Почему так? Почему я такой? Тебе же не больно...

— И мне больно, Вайль, — сказала Аэль. Парня подбросило, словно ударом тока, он навис над ней, пристально заглядывая в лицо. — Тебе больно? Почему? Из-за меня?

— Из-за себя, — сказала она. — Я давно живу одна. Не позволяю себе что-то чувствовать к другим. Особенно — к мужчинам. А ты... ты меня зацепил. Стал важным. Важно то, что с тобой происходит, хорошо ли тебе. Понимаешь?

— Нет. Почему — больно?

— Да потому что если столько лет живешь одна, — Аэль освободилась, села и начала сердито натягивать комбинезон. — То тебе кажется, что привязанность — это слабость. Что это тебя ломает, лишает защиты. Ну, как оказаться без оружия в бою. Или в ловушке. У тебя, наверное, так же?

— Да... Нет... Не знаю, нет, не так все-таки! — Вайль раскраснелся, говорил резко, страстно — и главным чувством было недоумение. Аэль удивилась, сколько же в нем энергии, она-то думала, что он будет валяться и отсыпаться. — Я — есть. Я такой, чтобы жить. Иначе — не могу, не смогу. А ты — делаешь меня другим. И мне нравится даже. Сначала — нравится. А потом — больно. Я ломаюсь. Мне нельзя ломаться...

«Какая-то очень сильная травма. А потом — несколько лет жизни под сильным давлением. Агрессия в его адрес, постоянная. Что-то по принципу «бей первым, или будешь убит». Единственный его способ выживания — отказаться от всего, только бить, бить. Запрет на все, что кажется слабостью, что мешает обороняться...» — Аэль очень не хотелось заниматься этим анализом, но другого пути не было, она обязана была представлять себе, как устроена голова у ее уже явно не случайного любовника.

— Ты не ломаешься. Ты меняешься. Делаешься сильнее. Ты помнишь, как учился драться?

— Нет... я всегда умел.

«А вдобавок еще и полная амнезия — не помнит, и помнить не хочет ничего, что было до Города. Оказалась здесь этакая деточка, которую долго и много обижали, дразнили и лупили — и получила сразу все возможные навыки самообороны и борьбы. Да еще и офигительные внешние параметры в придачу. Идеальный победитель — только вот ни умение драться, ни красота ему не помогают расслабиться и жить нормально. Потому что все это — пластырь на гнойную рану...»