Тетя Ира, тяжело вздохнув, снова присела на лавку у стены.

- Зайдут на обратном пути, - предположил дядя Ваня, нервно затягиваясь цигаркой.

В избе установилось напряженное молчание.

И тут, словно нарочно, на середину избы вылез Ушастик и, усердно облизывая лапу, стал "замывать гостей".

- Это еще что?! - застонала тетя Ира и вышвырнула кота за дверь.

Через несколько минут, громко топая, заскрипели под тяжелыми шагами половицы в сенях, и в избу ввалились двое полицаев с белыми нарукавными повязками.

- Здравствуйте!.. Гостей не ждете? А мы вот к вам пожаловали... заговорил, видимо, старший из них, лет пятидесяти, темноволосый, с уже тронутыми сединой висками и потому особенно резко выделяющимися смоляными усами на впалом лице.

Другой, помоложе, белобрысый, молча осматривался кругом.

Дядя Ваня освободил место за столом, пересел в угол, рядом с сестрой и Зиной.

- Проводим регистрацию всего населения, всех трудоспособных, - пояснил чернявый, удобно устроившись за столом с тетрадкой и карандашом в руках. Хозяйка дома? - Он оглядел бабушку. - Как зовут? Лет сколько?

- Ефросинья Ивановна Яблокова, - ответила бабушка. - А лет мне со дня рождения восемьдесят шесть... - И добавила: - Старая уже. Помирать пора.

- Ничего, поживете еще. Семья у вас большая?

- Десять сынков и дочек у меня было... - Она взглянула на дядю Ваню: Старшенький... А это... - указала на тетю Иру, - моя младшенькая.

- Точно отвечай! - грубо прервал ее белобрысый. - Не приписывай чужих к своему семейству...

- Эх, Чиж, - пожевав губами, с укоризной произнесла бабушка, ничего-то ты не смыслишь, хотя и наш односельчанин. Надел белую повязку, нацепил кобуру, а как был недотепой, так и остался. Кого же я приписываю-то?

Белобрысый, которого бабушка назвала деревенским прозвищем, было вспыхнул, схватился за кобуру револьвера, но под успокаивающим взглядом другого полицая остыл.

Зина удивилась. Бабушка держалась с полицейскими очень свободно, очевидно нисколько не боясь их. А Зина очень боялась. Она впервые так близко видела этих предателей и старалась понять: что же это за люди?

Теперь черноусый полицейский глядел на дядю Ваню.

- Как звать?

- Иван Яблоков, - неохотно пробурчал дядя Ваня.

Полицейский, записав, выжидающе глядел на него.

- Сорок два года... - добавил дядя Ваня, положив на колени свои изувеченные руки.

Зина не сомневалась, что полицейский спросит, где дядя Ваня потерял пальцы. Но полицейский, только мельком взглянув на его руки, сделал какую-то отметку в своем списке и уже строже спросил:

- Вы же не местный? Откуда прибыли?

- Как же не местный!.. - заспорил дядя Ваня. - Здесь, в деревне, я родился и вырос... - Из Ленинграда приехал с дочкой, к матери, на лето. И вот... застрял.

- А где в Ленинграде работали?

- На машиностроительном заводе.

- На Путиловском? - вдруг переспросил другой полицейский.

Очевидно, кто-нибудь из соседей уже сообщил им.

- Кажется, так раньше назывался, - слегка растерявшись, неохотно признался дядя Ваня.

- Ты говори правду, - предупредил его Чиж, - ежели преждевременно на тот свет не хочешь попасть.

- Я и говорю правду.

- Кто в Ленинграде остался?

- Жена и две дочери-школьницы, - ответил дядя Ваня, тяжело вздохнув и крепче прижимая к себе Любочку.

Записав дядю Ваню, усач полицейский обратился к тете Ире:

- Ваша фамилия, красавица?

- Ирина Езовитова, - заметно волнуясь, ответила тетя Ира.

- Сколько лет?

- Тридцать четыре.

Усач полицейский не зря назвал тетю Иру красавицей. Среднего роста, стройная, со слегка изогнутыми бровями, с длинными густыми темно-русыми волосами, лежавшими волнами на плечах, а теперь небрежно собранными на затылке, она выглядела значительно моложе своих лет и была очень хороша собой. Зина отметила про себя, что тетка умолчала о том, что из Ленинграда она не сразу попала к бабушке в деревню. На вопрос о муже и месте его работы ответила неправду, заявив, что муж беспартийный, остался в Ленинграде и работает бухгалтером в торговой организации.

Года своим детям почему-то немного убавила. Старшему Леньке, сказала, десять, а Нестерке - восемь.

- Смотри говори точно, - предупредил Чиж, подметив, что тетя Ира отвечает не совсем уверенно. Он сидел развалясь, все время курил, ежеминутно сплевывая на пол. Сапоги его воняли дегтем, а от самого разило потом.

Тетя Ира сделала возмущенное лицо, недовольно вздернула покатыми плечами.

"Все же тетя Ира хитрее своего брата", - подумала Зина.

Полицейский, оставив тетю Иру в покое, что-то записал в свою тетрадь. Зина еще более насторожилась. Усач полицейский, прищурив глаза, теперь глядел на нее.

- А тебе, дочка, сколько лет?

Зину так и передернуло от слова "дочка".

- Четырнадцать, - сквозь зубы неохотно ответила она, не зная, говорить ли ему правду.

- Тоже из Ленинграда?

- Да...

Полицейский, доброжелательно глядя на Зину, вкрадчиво спросил:

- Комсомолка?

- Нет.

- Служивый, а служивый, - вдруг вмешалась в разговор бабушка, - ты наш, местный, али приезжий?

- Приезжий, из Полоцка, - ответил усач, недоуменно глядя на бабушку.

- Кончай... Нечего тут рассусоливать! - сердито бросил Чиж и, шумно поднявшись, вышел из избы.

Усач, медля вставать из-за стола, предупредил:

- Никто из вас, зарегистрированных, под угрозой сурового наказания не имеет права покидать или менять свое местожительство. - И тут же "посоветовал" дяде Ване и тете Ире поскорее устраиваться на работу. - В противном случае, как не связанных с сельским хозяйством и нездешних, вас отправят в Германию, - предупредил он.

- Чувствительно благодарим, - вежливо отозвался дядя Ваня, приложив руки к груди.

Зину покоробили и его жест, и какие-то чужие, неискренние слова.

- Посторонних чтобы никого не пускать ночевать! За каждого случайного ночлежника голову потеряете. С партизанами тоже никаких связей не иметь!

- Сами понимаем, - покорно отозвался дядя Ваня, склонив свою длинноволосую голову набок и снова приложив руки к груди.

Подчеркнутая покорность дяди Вани, тон голоса, выражение его лица крайне удивили Зину. Таким он, кажется, раньше не был.

- Горюнович! - послышался за окном голос белобрысого.

- Сейчас иду, - отозвался усач, убирая свою тетрадь и вылезая из-за стола. - Ну, живите, не унывайте, - почему-то счел он своим долгом подбодрить присутствовавших.

Когда полицейский ушел, дядя Ваня, закуривая самокрутку, сердито бросил ему вслед:

- Разговорчивый фараон. Жизнь веселит. Впасть теперь получил. - И тут же пояснил: - Фараонами мы городовых в царское время звали.

- Может, не все они звери, - отозвалась тетя Ира. - С виду доброжелательный, разговорчивый...

- Пока в руки к ним не попадешь, - уточнил дядя Валя. - Вот его спутник сразу виден. Наплевал, нагадил. А этот... маскируется под добрячка. Скользкий какой-то. И нашим, и вашим. - Дядя Ваня тяжело, с надрывом, закашлялся. - С этим... Горюновичем и разговаривать-то не знаешь как. Ухо востро нужно держать...

Вскоре после визита полицейских в избу к Ефросинье Ивановне Яблоковой дядю Ваню вызвали в комендатуру гестапо.

- Ну, - тревожно спросила тетя Ира, когда, вернувшись домой, дядя Ваня тяжело опустился на лавку, - зачем вызывали?

- Допрашивали, не коммунист ли я, чем теперь занимаюсь.

- А ты что ответил?

- Сказал как есть - в партии не состою. Показал им свои руки. К счастью, поверили, что производственная травма. Но приказали взяться за посильную работу и назначили бригадиром похоронной бригады. Сказали мне, что много теперь убитых наших в окрестных лесах, дожидаются погребения... Очищайте, говорят, окрестные леса от красной заразы. Чтобы ни одного трупа на земле не лежало. - Дядя Ваня вынул из кармана список бригады, который ему дали в комендатуре: - Одну молодежь включили, начиная с четырнадцати лет. Тебя тоже, - кивнул он головой племяннице.