- Да-а... решительная девчонка, - вздохнула, глядя девочке вслед, тетя Ира. - Не то что мы - нытики.

Разговор с голубоглазой смуглянкой поднял новую сумятицу в душах растерянных ленинградцев.

- Нужно и нам уходить... - настойчиво предлагали мальчики матери.

- Неразумные... Разве хватит у нас сил... Местные беженцы на подводах да на машинах и то вернулись. Слышали, вон Дементьевы, к которым дядя Ваня с Зиной ходили, уехали было на подводе, а пришлось вернуться...

Возражала тетя Ира как-то неуверенно, словно сама сомневалась в своих доводах. Очевидно, ее сыновья это подметили. Ходили они по усадьбе вдвоем, обнявшись, о чем-то долго шептались, а перед вечером Нестерка подошел к Зине:

- Выйди на усадьбу... разговор есть.

Ленька сидел у липы и держал на коленях вырванную из учебника карту европейской части Советского Союза. Тут же на луговине лежали сумка от противогаза, котелок, алюминиевая фляжка, складной нож в деревянной оправе.

- Решай, Зинка, пойдешь с нами или нет?

- Куда?!

- Неужели не соображаешь?.. В Ленинград.

- Пойду! - вырвалось было у Зины.

- Только гляди не проговорись об этом нашей маме, тогда все сорвется. Нестерка для убедительности потряс головой, растрепав свой длинный чубчик, отчего стал похож на взъерошенного галчонка.

- Надо подумать... - ответила Зина уже уклончиво. Предложение уходить тайком охладило ее пыл. - А Галька как же? Она тоже с нами пойдет?

Нестерка нахмурился.

- Не-ет, - протянул он, - она маленькая. С нашей мамой пусть останется.

- Разве можно Гальку брать с собой? - поддержал брата спокойный, медлительный Ленька, который во всем подчинялся бойкому, ловкому на разные выдумки младшему брату. И, видя, что Зина молчит, нетерпеливо спросил: - Ну как, согласна?

- Завтра утречком и пойдем, - уточнил Нестерка.

- Вот что, братья мои дорогие, без Гальки я не тронусь с места, поняли?

Растерянные братья отошли в сторону. Недолго пошептавшись, вернулись.

- Ладно уж, бери Гальку. Морока с ней. Но, смотри, точка и могила! вытаращив глаза, Нестерка произнес свое устрашающее заклинание.

При упоминании о могиле Зину слегка передернуло. Она почувствовала, что разговор с мальчишками становится каким-то нелепым. Одна бы она, не задумываясь, пошла куда угодно. Теперь, когда началась война и многое пришлось пережить и испытать, она уже не боится, как прежде, ни темноты, ни бомбежки, ни покойников. Но уходить тайком от своих! Заставить переживать тетю Иру и бабушку!

- Ты, никак, уже сдрейфила? - Нестерка пытливо вглядывался в Зинино лицо. - Мы ж Гальку берем.

Братья, насторожившись, смотрели на Зину.

- Ты смотри никому ни гугу! Особенно матери и дяде Ване... Не выдашь нас? - забеспокоился Нестерка.

- Не беспокойтесь, не выдам.

- Дай честное пионерское! - потребовал Нестерка.

И Зине пришлось дать им честное пионерское слово. Какова же была ее растерянность, когда на следующее утро тетя Ира спросила:

- Ты что, с моими мальчишками собираешься уходить в Ленинград? - Она пытливо смотрела на Зину.

"Все, догадалась! Все знает!" - смущенно вспыхнув, подумала Зина.

- Когда тебя старшие звали, ты отказалась. А теперь что? - выговаривала ей тетя Ира.

Зина выскользнула из избы, разыскала на усадьбе ребят.

- Никуда я не пойду. - С укором взглянула на них: - Тетя Ира все уже знает. Сама догадалась, что вы бежать решили.

Как-то за ужином дядя Ваня сообщил, что в поселке оккупационные власти начинают отбирать у населения скотину, и выразил опасение:

- Как бы и к нам не нагрянули.

Он будто напророчил.

Утро следующего дня началось в деревне суматохой.

Реквизировали скот в первую очередь в семьях, где были коммунисты или воины в Красной Армии. Пришли полицейские и в избу к Ефросинье Ивановне. Старший из них, высокий, бравый, светловолосый, с маленькими заплывшими глазками, со списком в руках, заорал в сенях:

- Ефросинья Яблокова кто будет?

- Это я... - Бабушка поспешно вышла навстречу, вытирая мокрые жилистые руки о фартук.

- Пришли, бабка, за твоей коровой. Всем нам, белорусам, нужно всемерно помогать доблестной германской армии. Кончится война, тебе другую корову выделят.

Лицо Ефросиньи Ивановны потемнело.

- Не дам! - сказала она резко.

- Как это не дашь? - изумился старший полицейский со списком в руках.

- Не дам, и все!

Вслед за бабушкой вышли дядя Ваня, тетя Ира, выбежали ребята. С испугом смотрели они на полицейских и немецких автоматчиков, заполнивших сени и крыльцо перед домом.

- Ну-у, бабка, ты не ерепенься! - прикрикнул полицейский. - Добром не отдашь, сами возьмем. - И распорядился: - Выводи корову!

Немцы вышли за калитку, а один из полицейских, спустившись со ступенек, направился в сарай за коровой.

- Не уводите. Видите, сколько детей у нас? - одновременно со слезными причитаниями бабушки стал просить было и дядя Ваня, подступая к полицейскому, который, широко распахнув ворота, выводил корову, набросив ей на шею поводок.

Один из гитлеровцев, нацелив на дядю Ваню, а затем на тетю Иру свой автомат, заставил их отступить, угрожающе крикнул, коверкая русские слова:

- Пуль! Пуль... стрелять!

Выскочив вслед за взрослыми и ребятами из избы, Зина в нерешительности остановилась у крыльца, все еще не веря, что Белокопытку, которую она помнила с давней Норы еще игривой, рыженькой телочкой, с которой так потешно было забавляться, уведут навсегда.

Пока полицай отталкивал бабушку, Белокопытка вырвалась и устремилась обратно во двор. Полицейский догнал ее, снова накинул веревку на шею, и Белокопытка пошла на поводу, недовольно мотая головой и упираясь.

И тут произошло то, чего никто не ожидал. Девочка-подросток в пестром платье бросилась к полицейским, растолкав их, вырвала из рук оторопевшего полицая веревку и, обхватив корову за теплую шею, закричала тонким, прерывающимся голосом:

- Не дадим! Не дадим!.. Мы все с голоду подохнем... Не отдадим!

Мальчишки, следуя примеру Зины, тоже подбежали к корове и, обхватывая ее руками, старались заслонить от полицейских. Те, грязно ругаясь, стали отталкивать ребят. Один из полицейских, пытаясь вырвать из рук Зины поводок, споткнулся, едва не упав, и сшиб маленькую Любашу.

Возле избы уже собрался народ. Слышались голоса:

- У бабки Яблоковой корову забирают...

А Зина, подхватив на руки заплаканную маленькую Любашу, подскочила к немецкому офицеру, стоявшему поодаль и с холодной надменностью наблюдавшему эту сцену.

- Оставьте нам корову, господин офицер!.. Чем мы Любочку будем кормить. Оставьте...

Офицер недовольно сморщился, повернулся медленно к полицейским, солдатам, махнул рукой и громко по-русски произнес:

- Оставить...

И, отстранив Зину, вышел с усадьбы на улицу. Вслед за ним к калитке направились солдаты и полицейские.

- Германское командование, проявляя гуманность, в виде исключения, сжалилось и дарит вам корову! - счел нужным напоследок сообщить переводчик, обращаясь к бабушке.

А Зина, все еще не веря в то, что у нее хватило смелости отстоять Белокопытку, присела на завалинку, стараясь успокоиться, чувствуя, как обессиленно дрожат у нее руки и ноги.

Глава четвертая

О контрнаступлении Красной Армии, которого жители деревни с таким нетерпением ждали, уже не было разговора. Все понимали: на фронте происходит что-то неожиданное и страшное, раз гитлеровцы так быстро оказались за сотни километров от границ - в районе Витебска и Полоцка.

Немецкие сводки, расклеенные на заборах, сообщали об огромных успехах гитлеровских войск, которые уже находятся под Ленинградом и на пути к Москве, о том, что Красная Армия окончательно разбита и в руках "доблестных войск фюрера" сотни тысяч пленных.

"Неужели это все правда?" - с ужасом думала Зина, и ее сердце тоскливо сжималось. Утешала надежда, что отец и мать не в оккупации, остались в Ленинграде. Она теперь избегала говорить с тетей Ирой о Ленинграде, напоминать ей о родных. Видела: тетя Ира очень страдает, предчувствуя, что погиб муж.