Виктор Алексеевич не без труда снял гнездо и принес его к колодцу. Силы оставили его и он более часа сидел на песке.

— Увезем гнездо в город. Ведь их нет ни в одном музее! — сказал он громко и тут же поймал себя на том, что говорит это обращаясь к студенту Борису, который, как ему показалось, стоит у него за спиной…

«Кажется, я начинаю бредить!» — испуганно подумал Виктор Алексеевич. Он с трудом встал, поднялся на бархан и просидел на нем до вечера, глядя в сторону лагеря.

«Почему же до сих пор меня не могут найти? Верблюд, конечно, пролежал всю ночь где-либо на дороге к лагерю, а утром, не спеша, пошел дальше, пощипывая колючки. Он мог придти в лагерь совсем не с той стороны, где он оставил своего всадника. Ветер замел следы верблюда, и поиски, наверно, ведутся в другой стороне».

От этих размышлений стало еще тяжелее. Солнце село, Виктор Алексеевич спустился с бархана и улегся на песок около колодца. Наступала третья ночь.

Когда стемнело, жгучие укусы комаров привели в себя зоолога. С каждой минутой комаров становилось все больше. Вскоре они тучей гудели над ним, и он едва успевал отмахиваться.

Виктор Алексеевич припомнил, что в пустыне комары выводятся в колодцах. Теперь он мог убедиться в этом. Единственное спасение — это закопаться в песок.

С огромным трудом вырыл он руками продолговатую ямку, лег в нее и засыпал себя песком, положив на лицо рубашку. Но уснуть не мог. Слой песка давил, лежать под этим одеялом было невозможно. К счастью Виктора Алексеевича, сделалось холоднее, и комары постепенно исчезли. Он выбрался из ямы и пролежал всю ночь на песке, трясясь от холода.

Поднялось солнце, стало теплее, но безразличие ко всему и сильнейшая слабость не позволяла Селевину подняться, и он лежал на песке около колодца, там, где лег с вечера.

«Но как же комары могут выводиться в колодце с тухлой, горько-соленой водой? — возникла мысль. — Конечно, где-то здесь, недалеко, есть еще колодец, с пресной водой. Надо встать и поискать его… обязательно, только вот не хочется вставать…» Согревшись, он задремал.

Очнулся Селевин оттого, что ему показалось, будто где-то недалеко выстрелили из пушки. Дул ветер. Грозовые тучи неслись над барханами. Раскат грома раздался совсем близко над головой.

«Гроза в пустыне летом, — вяло подумал зоолог, — редко кончается дождем. Водяные капли испаряются раньше, чем долетят до земли…»

Вдруг рядом послышался шорох. Резким движением Селевин повернул голову: совсем близко стоял огромный гриф и жадно смотрел ему в лицо. Мурашки пробежали по спине, напряжением всех сил он поднялся со своего песчаного ложа. Гриф сделал несколько неуклюжих прыжков и отлетел. Еще два грифа поднялись с соседних барханов.

— Рано, проклятые, я еще жив! — прохрипел им вслед Селевин, на четвереньках взбираясь на бархан.

Там лежали его ружье и сумка. Он посмотрел в сторону лагеря. Только оттуда могло прийти спасение. Но впереди высились одни барханы, уходящие в бесконечную даль.

Удар грома опять пронесся над пустыней.

Селевин глянул в сторону — и вдруг дикая радость охватила его: невдалеке ехал проводник, ведя на поводу второго верблюда. И тотчас радость сменилась испугом: проводник удалялся от него.

Виктор Алексеевич хрипло крикнул, но вряд ли его было слышно на расстоянии десяти шагов.

А проводник тем временем скрылся за барханом и появился уже значительно дальше.

Зоолог высыпал на песок стреляные патроны и беспомощно рылся в них. Он вспомнил, что в кармане у него есть два патрона, которые он завязывал в рукав для тяжести, опуская рубашку в колодец. С трудом загнал он распухшие гильзы в стволы.

Проводник снова скрылся за барханом. Его долго не было видно. Когда он снова показался, Виктор Алексеевич взвел курки. Нельзя было медлить ни секунды. Сейчас проводник опять скроется за барханами и, быть может, навсегда.

Селевин поднял ружье и нажал спуск. Раздался слабый щелчок осечки: патрон отсырел в воде. Не помня себя от отчаяния, он нажал второй спуск. Грянул выстрел, одновременно с последним раскатом грома. Проводник не расслышал выстрела из-за грома… и скрылся за барханами.

В глазах потемнело и Виктор Алексеевич упал, потеряв сознание.

…Очнулся он от воды, которая лилась ему на лицо. Над ним склонился Даукен с кружкой в руках.

Как потом оказалось, проводник поднялся на высокий бархан, чтобы еще раз осмотреться кругом. Вдали он заметил что-то черное. Это заставило его повернуть назад.

— Нашли ящера? — первое, о чем спросил Селевин, придя в себя.

— Нет еще, вас ищем.

— Не трать воду зря! — прохрипел Селевин, глотая живительную влагу.

— Воды здесь сколько угодно. Вон за тем барханом колодец!

Скелета ящера экспедиции Селевина так и не удалось найти.

От карсакпайских колхозников экспедиция поехала через пустыню к югу, на Сузак.

На вторые сутки к вечеру на ровной долине, утомляющей глаз своим однообразием, показалась какая-то точка.

— Что это такое, Даукен? — спросил кто-то.

— Это единственное дерево в Бетпаке, джангызджиде.

Раньше казахи чтили его как святое. Поэтому его никто не трогал.

Машина остановилась в тени под деревом. Высота его превышала пяти метров. На ветвях было множество гнезд перелетных индийских воробьев.

Все участники экспедиции с удивлением рассматривали дерево, у которого нижние листья были узкие, как у ивы, а верхние — круглые, как у осины.

Это дерево называется турангой. Туранга — единственное дерево с листьями, которое может расти на солончаках и сыпучих песках. Даже если грунтовая вода находится на глубине десяти метров, мощные корни туранги доходят до нее. Листья этого дерева не вянут даже в самую сильную жару. Через них туранга испаряет так много воды, что увлажняет воздух. В будущем она должна сделаться здесь основной древесной породой.

Под деревом решили заночевать. Всюду виднелись остатки костров. Рядом был неглубокий колодец с хорошей водой.

Осенью темнеет рано, и после ужина все улеглись отдыхать. В темноте было странно слышать шум листьев от ночного ветерка. За лето от этого звука отвыкли. Костер из тамариска и саксаула причудливо освещал ствол дерева и нижние части ветвей.

Наступили холодные октябрьские дни. В Бетпак-Дале рано начинаются заморозки. Уже в конце сентября бывали дни, когда в чайниках вода покрывалась тонким ледком.

Однажды на рассвете Даукен ушел на охоту. Он сказал, что вернется рано и не задержит с отъездом. Действительно, к завтраку Даукен пришел с убитой сайгой на плечах. Он бросил добычу на землю. Все обратили внимание на его смущенный и растерянный вид.

— Селебе, — робко сказал Даукен. — Я встретил этого ак-букена недалеко от лагеря. Он лежал. Я подкрался на выстрел, но присмотрелся и понял, что сайгак мертв. Я подошел к нему. Он был еще теплый — только что подох. И вот, Селебе, до сего времени я не пойму, кто его убил. Сайгак совсем здоров, сыт. На нем нигде нет раны, даже укуса. Его не рвало, и навоз у него был хороший. Несколько километров я прошел по его следу взад и вперед, торопясь, потому что знал: вы ждете меня. Но всюду его следы показывали, что самец шел спокойным шагом. Ему никто не угрожал. Он упал как подкошенный и сразу сдох. Что с ним случилось? Я не могу понять и поэтому принес его тебе. Ты ученый. Скажи…

Селевин внимательно осмотрел труп. В самом деле, Даукен прав. Сайгак был хорошо упитан и не имел на шкуре даже царапинки.

— Такая внезапная смерть могла произойти скорее всего от остановки сердца, — задумчиво сказал молодой ученый.

— Возможно, сайгак сильно испугался. Подобные случаи известны с птицами, когда они погибают при внезапном сильном испуге. Даукен, дай твой нож, я вскрою грудь сайгаку.

Даукен протянул большой охотничий нож, острый, как бритва, и сказал:

— Но, Селебе, сайгак упал как подкошенный, идя спокойным шагом, словно его сразила молния или пуля. Он сделал бы хоть один прыжок, если бы испугался.