Серов чуть прикрыл глаза. Ему вдруг вспомнилось, как они отмечали в камере Новый год: тайком зажигали скрученную в фитиль паклю из обрывков полотенца, плавили сахар в алюминиевой кружке, заливали водой, размешивали и пили по очереди, по маленькому глотку, прямо-таки замирая от наслаждения. Потом наступало состояние легкой эйфории, сердце начинало учащенно биться, и, казалось, стены становятся шире, раздвигаются куда-то в стороны.

– Ты извини, – продолжал болтать без умолку Жора, усиленно жестикулируя, – но в карманах у меня сегодня как назло не густо и угостить тебя не смогу.

– О чем речь! Это я должен тебя угощать, – подхватился Серов.

Через несколько минут официантка принесла бутылку красного вина, салат и бутерброды.

– Конечно, это не черепаший суп с трюфелями и не жюльен под грибным соусом, но, с другой стороны, и не тюремный рассольник, – Жора лукаво подмигнул, ловко откупоривая бутылку.

«Рассольник, – подумал Серов, – в миску обязательно клали картошку, две-три крупные картофелины. Когда на обед был рассольник, наступал праздник. Одно время даже ходили непроверенные слухи, что в соседней камере дают по четыре картофелины на нос».

– Я все-таки не догоняю, – Жора чокнулся с Дмитрием, – что тебя мучает? Выкладывай, я ведь вижу, на душе у тебя неспокойно.

– Ох, как мне это все уже осточертело! – махнул рукой Серов. – Из-за того, что я оступился только один раз, понимаешь, мои мучения, кажется, никогда не закончатся.

Дима сделал паузу, сглотнул слюну и продолжил:

– За историю с пистолетами я расплатился сполна, то есть, я так сначала думал. СИЗО, эти невыносимые допросы, унижения, потом колония… На заводе смотрят на меня с недоверием, товарищам покойного отца стыдно на глаза попадаться, у матери со здоровьем плохо, совсем за последний год сдала. Но это, оказывается, не все, – Серов взъерошил ладонью волосы. Один пистолет конфисковали, другой остался у Тюкульмина, помнишь, я рассказывал?

– Еще бы.

– Так вот, из этого пистолета, будь он неладен, убили человека.

Нахмурившись, Жора наклонился к Серову и тихо спросил:

– Таксиста?

– Ну, только бы мне добраться до Тюкульмина!

– А почему ты так уверен, что стреляли именно из твоего пистолета?

– Все очень здорово сходится. Когда я был в милиции, мне сказали, что выстрел произведен из самопала, идентичного конфискованному у Тюкульмина. Естественно, я им там не сказал ни слова, а сам решил докопаться до истины. Я пошел домой к Толику, но его мать заявила, что он куда-то уехал. На дальнейшие мои расспросы она не стала отвечать. Понимаю, со стороны это, наверное, выглядит глупо, наивно, безнадежно, но мне-то от этого не легче!

Жора продолжал хмуриться, хотя по его лицу трудно было определить, о чем именно он думает в данную минуту.

– Что тебе можно посоветовать, – задумчиво сказал он, – если собрался разыскивать виновных, лучше сразу брось это дело. Ты никому ничего не должен, а попусту тратить время и нервы – неблагодарная задача. Пойми, наконец, устраивать надо свою жизнь – она одна, другой не отломится. Хочешь, я после «химии» возьму тебя к себе на работу? Интересная работа, как раз для тебя – частые разъезды, с монетой неплохо и свободного времени вволю.

– Единственное «но», – сказал Серов, отрешенно глядя куда-то поверх головы Жоры, – у меня остался долг. Когда расплачусь, может, вздохну спокойно и смогу взвесить, что и как.

– Хорошо, – Жора накрыл своей широкой ладонью руку Дмитрия, разберись сначала в себе сам, раз это тебе так необходимо. За угощение спасибо. В следующий раз – стол с меня, а долги, ты знаешь, я всегда плачу сполна. Насчет моего предложения – подумай, дело стоящее. Чтобы можно было связаться, возьми координаты. – Жора достал из бокового кармана ручку и размашистым почерком написал на салфетке адрес. – Как надумаешь, приходи. И выше голову, парень! Лады?

– Лады, – грустно улыбнулся Серов.

Жора встал, застегнул молнию на импортной куртке и уверенной походкой знающего себе цену человека направился к выходу, а Дмитрий остался сидеть за опустевшим столиком.

В кабинете у прокурора внимание собравшихся было приковано к докладу Голикова…

– К сожалению, возник еще один неприятный момент, – Голиков немного замялся, но затем твердо продолжил: – В паспорте Моисеева, полученном в 1968 году в нашем городе, отсутствует отметка о судимости.

– Да, но каким образом? – удивленно спросил Воронов.

– Начальник паспортного стола майор Григорьев сейчас занимается выяснением этого вопроса и, как только что-либо установит, сразу же вам позвонит.

На какое-то время возникла неловкая пауза. Прокурор укоризненно поглядывал то на раздраженного последним сообщением Коваленко, то на упорно не подающий признаков жизни телефонный аппарат?

Первым нарушил молчание подполковник Струков:

– Мне кажется, имеет смысл задержать владельца машины и хорошенько его допросить. Ведь у нас неопровержимые доказательства его причастности к преступлению. Вы не думаете, Александр Яковлевич, что Баринов может каким-то образом почувствовать за собой слежку и предупредить сообщника?

– Судя по поведению Баринова, полагаю, что он не заметил нашего наблюдения. Баринов уверен в себе, а задержав его, мы действительно вспугнем сообщника, если таковой имеется, – сдержанно ответил майор и, заметив скептическую улыбку на губах Струкова, добавил: – Мы и так столько времени тыкались во все стороны, как слепые котята, что сейчас было бы непростительно принять опрометчивое решение. Поэтому лично я против преждевременных мер. Нужно дождаться возвращения из командировок Волошина и Громова, тогда мы будем иметь дополнительные данные о прошлом Моисеева. Возможно, это преступление имеет глубокие корни. А рассчитывать на добровольное признание Баринова по меньшей мере наивно.

– А машина? – пытался настаивать на своем Струков.

– А что машина? Баринов скажет нам с улыбочкой, что в интересующий нас промежуток времени его драгоценные «Жигули» были угнаны, так как милиция неизвестно куда смотрит, а потом поставлены на место. И нам останется только глубоко извиниться, – начиная закипать, произнес Голиков. – Я, кстати, не исключаю, что Баринов может вообще оказаться непричастным к преступлению.

– Каково ваше мнение, Николай Дмитриевич? – обратился Воронов к молчавшему Коваленко.

Полковник, у которого еще не прошла злость на оказавшихся в щекотливом положении работников паспортного стола, сосредоточенно нахмурил кустистые брови.

– В принципе я разделяю мнение Владимира Петровича. Улики против владельца машины имеются, поэтому сейчас, мне кажется, нужно разработать план мероприятия по его задержанию. С другой стороны, с точкой зрения майора Голикова, который непосредственно руководит расследованием, тоже нельзя не считаться.

– Ну что ж, – после некоторых колебаний сказал Воронов, – я вижу, у вас нет единого мнения по данному вопросу. Аргументы, выдвинутые майором Голиковым, на мой взгляд, довольно убедительны. К тому же, мы не имеем права допустить нарушения социалистической законности, а я считаю, что для выдачи санкции на арест Баринова пока нет достаточных оснований. Поэтому я поддерживаю решение Александра Яковлевича о нецелесообразности…

Последние слова прокурора были прерваны телефонным звонком. Воронов быстро снял трубку.

– Слушаю вас! Да, у меня. Сейчас.

Прокурор передал трубку Голикову. В течение нескольких минут майор внимательно слушал говорившего, затем жестко сказал:

– Немедленно приезжайте сюда вместе с ним. Нет! Сами все объясните подробно. Мы ждем.

– Что произошло? – почти одновременно спросили Воронов и Коваленко.

– Звонил майор Григорьев. Он выяснил, что паспорт был выдан Моисееву взамен утерянного. Запрос по предыдущему месту выдачи утерянного паспорта не производился. Но самое главное – всему этому содействовал заместитель начальника паспортного стола капитан Сорокотяга по просьбе… – Голиков сделал паузу, – Баринова Николая Михайловича.