Пронзительный телефонный звонок. Телефонистка междугородки просит ответить Верхнеозерску. Быстро меня вычислили.

– Алло! Товарищ майор?

В трубке что-то потрескивает, но голос Чижмина перекрывает помехи на линии.

– Здравствуй, Лева! Вы что там, успели соскучиться?

– Здравия желаю! Есть новости, Александр Яковлевич. Клубок начал разматываться с другой стороны, – Чижмин явно торопится, пытается втиснуть разбухшие слова в убегающие секунды, жертвуя, как всегда, «читабельностью» доклада. – У Моисеева была знакомая женщина, помните? Так вот, ею оказалась Павлюк Клавдия Егоровна. После ее прихода многое прояснилось.

– Лева, – я облегчаю лейтенанту жизнь, – не гони лошадей. Излагай события последовательно и подробно.

И я узнаю все в переваренном виде. Вчера около четырех, как раз во время пересменки, в диспетчерскую таксопарка позвонила женщина и совершенно будничным током спросила, нельзя ли пригласить к телефону Петра Моисеева. Ни больше, ни меньше. Дежурная, заблаговременно предупрежденная нашими сотрудниками, на секунду замешкалась, затем попросила подождать у телефона, а сама побежала в соседний отдел звонить в угрозыск.

В моем кабинете в это время сидел капитан Пошкурлат, сортируя накопившиеся бумаги. Получив сообщение, он сказал запыхавшейся дежурной, чтобы та возвратилась в диспетчерскую и постаралась занять незнакомку разговором хотя бы на пару минут.

Этих нескольких минут хватило бы, чтобы еще через несколько минут побеседовать со знакомой Моисеева, так сказать, визуально. Однако стечение обстоятельств не позволило капитану довести операцию до конца.

Пока дежурная возвращалась обратно, в открытую дверь диспетчерской заглянул один из сменившихся водителей. Увидев в пустой комнате нелепо лежащую телефонную трубку, он ее, естественно, поднял. Женщина настойчиво повторила свою просьбу, а шофер возьми и брякни по простоте душевной, что Петра, мол, убили. На чем разговор, собственно, и прервался.

– Дальше – больше. Сегодня, буквально часа два назад, женщина по собственной инициативе явилась в милицию с принадлежащим Моисееву чемоданом. Возвратившись из отпуска, она только вчера узнала о несчастье. Чемодан Петр принес в середине октября и попросил оставить на некоторое время на хранение.

Чемодан сразу же вскрыли по всем правилам, при понятых. Внутри оказались аккуратно уложенные стопки ондатровых шкурок – ровно пятьдесят штук. Настораживал тот факт, что на шкурках отсутствовало клеймо, это при высшем качестве меха! Павлюк допрашивал лично Владимир Петрович, детали ее показаний проверяются.

– Подполковнику передавай привет, – я говорю с нескрываемым интересом, – как он там?

– Да вот шутил давеча, что без предварительного согласия с вами никогда не будет добиваться санкции на арест.

– Ясно. Как Нефедов?

– Валентин просил поздравить вас с праздником. Завтра его выписывают, но с бинтами придется походить.

«А с тех любителей острых ощущений мы спросим, – зло думаю я, – спросим строго. Если пьяный, значит, море по колено, если сильный, можно давать волю кулакам. До чего же опасная это штука – чувство собственной безнаказанности».

– Алло! Вы меня слышите? – заволновавшись, переспрашивает Чижмин.

– Слышимость в порядке. Спасибо, что не оставили меня в неведении. Поздравь ребят от моего имени.

– Обязательно, товарищ майор. А у вас проясняется что-нибудь?

– Пока прояснилась погода. Не знаю только, надолго ли. Лева, нужно поставить в известность мать Тюкульмина.

– Понял, Александр Яковлевич.

– И еще. Выясни, кто вылетал на Кавказ двадцатого октября. Может, промелькнут знакомые имена.

– Сделаем, шеф.

– Тогда у меня все. Звони, если будет что-то новое.

Я достаю из дорожной сумки махровое полотенце и иду в ванную. Там, где нас нет, разворачиваются события. Первое, что приходит в голову, – Кормилин! Замдиректора фабрики мог использовать Моисеева в своих производственных аферах как неприметного «человека со стороны» в соответствии с его профессией.

Вообще, недостатка во всевозможных версиях мы не испытываем с самого начала. Версиях, основанных на предположениях, догадках, интуиции, но не подкрепленных главным – фактами и вещественными доказательствами. А партия меха – это вещдок, добротный, перспективный для дальнейшей разработки. Каким образом шкурки оказались в чемодане водителя такси? Кому они предназначались? Почему Моисеев оставил ценный груз на хранение у своей подруги?

Напротив меня на фоне блестящих плиток голубого кафеля – сорокалетний мужчина с налипшими на лоб мокрыми волосами. Лицо задумчиво-сосредоточенное и, наверное, в такой ситуации чуточку смешное. Кожа совершенно некстати успела обветриться за считанные часы на продуваемом семью ветрами кавказском курорте.

Время неумолимо сжимается под прессом дел. Раздвоиться, чтобы вести расследование в двух городах сразу?

– Ну, старина, – я с укоризной разглядываю в зеркале собственное отражение, – ты что же, начинаешь терять свое главное качество – чувство реальности?

Ладно, будем жить в ускоренном ритме. Полчаса на просушку и доведение до солидного лоска внешнего вида, затем совмещенные обед и ужин, еще одна прогулка по небезызвестному маршруту, вечерний сбор информации и обобщение всех накопившихся материалов.

Звонит Тихоньков и интересуется, где я собираюсь поужинать. Вопрос поставлен весьма своевременно. Предлагаю вместе посидеть в каком-нибудь ресторане на его усмотрение. Андрей выбирает «Бирюзу» и обещает зайти за мной минут через двадцать.

Неподалеку от моря стоят два здания, обособившись от остальных своей архитектурой. Балюстрада «Бирюзы» делает изящный полукруг вверх, с вызовом взирая деревянными резными узорами на грузноватый шлакоблочный параллелепипед санатория «Чайка». От переулка, из которого мы вынырнули, ресторан отделен фонтаном. Возле входа людно, стоит несколько машин с иногородними номерами.

– После торжественной части пришлось сбежать, – сообщает Андрей. – Там должна была выступать наша самодеятельность.

«Знаем мы нашу самодеятельность!» – мысленно я продолжаю за Тихонькова фразу.

– А чем тебе импонирует именно «Бирюза»?

– Хорошая кухня, любопытная публика. Есть и другие нюансы. – Андрей хитро поглядывает на меня. – Кроме того – кратчайший путь к месту гибели Тюкульмина. Парень ведь был здорово пьян, а на машине к скалам не подъедешь, нужно топать пешком.

Вот так. Просто и логично.

Заходим в холл. Швейцар, равнодушно глядя сквозь нас, утверждает, что нет ни одного свободного столика.

– Ну, два-три места при желании всегда найдутся, – миролюбиво говорит Андрей и смотрит на старика в синей униформе насмешливым взглядом.

От этого взгляда швейцар почему-то переходит на крик. По внутренней лестнице быстро спускается метрдотель и спрашивает, в чем дело. Тихоньков продолжает усмехаться.

Из зала выходит красивая смуглая девушка в сиреневом вечернем платье, шепчет несколько слов метрдотелю, после чего нас незамедлительно пропускают. Заметив мое удивление, Андрей поясняет:

– Разрешите представить: наш сотрудник Марина Синельникова. Прошу любить и жаловать.

– Очень приятно, – киваю я.

– Андрей мне рассказывал о вас. – Голос у Марины низкий, грудной, гармонично сочетается с ее внешностью.

«Когда он только успел? – оторопело думаю я. – Стоп, неужели Синельникова – одна из тех «смышленых ребят», о которых я просил Тихонькова?»

Мы присаживаемся за дальний боковой столик – такой я и сам, пожалуй, выбрал бы – даже декоративные колонны не мешают обзору помещения. Довольно быстро появляется официантка, и мы делаем заказ средней руки – без осетрины и куропаток.

– Сегодняшняя смена работала и двадцатого октября, – говорит Марина, подтверждая мою догадку. – Я показала официанткам фотографию погибшего и, знаете, одна вроде опознала его.

«Умница! – я уважительно смотрю на Марину. – Сколько же труда стоит за этой скромно произнесенной фразой? Так вот на какие «нюансы» намекал следователь!».