Они выпили, закусили еще, и Нил Алексеевич утвердил на столе праздничную церковную свечечку - она былакрасного цвета. Зажег... и каким же теплом, каким покоем повеяло, точно не были они за тридевять земель от дома!

- Нил Алексеевич... - осмелел Никита и решился задать хозяину вопрос, который давно его волновал. - Я слышал... история была у вас с этой скамьей какая-то необыкновенная.

- Хм, с этой скамьей необыкновенных историй было превеликое множество. А та, что ты слышал... наверное, про то как я её впервые нашел.

- Да, да - она самая! - разгорелся Никита.

- Ну... было такое дело. Я приехал сюда совсем зеленым парнишкой помоложе был, чем вот вы сейчас. Дело было после войны - всюду разруха, запустение... Сад и окрестности сплошь поросли всякими сорняками, крапивой. И вот как-то угораздило меня залезть в эти заросли. И чего потянуло? Гляжу - а среди высоченной крапивы, в самой её гуще деревянный какой-то ящик стоит. Из досок сколоченный вроде короба. Ну, я, естественно, решил разведать, что в этом ящике. Пробираюсь потихонечку, крапиву осторожненько веткой раздвигаю... добрался. Поковырялся там, тут, смотрю: одна доска совсем хлипкая. Как говорится, едва-едва держится. Я её чуть наподдел - она и оторвалась. Другую ковырнул - та же история... И образовалась в ящике этом дыра, в которую такому мальцу как я, вполне можно было пролезть. А ящик-то прямо огромный - помню, меня ещё размеры его поразили. Ну, я туда... Влез. Озираюсь. Темно. И вдруг... Даже описать не могу - в этой тьме, в затхлом воздухе вдруг блеснуло что-то. Потом еще. Это луч солнца упал в дыру, которую я разломал. И в луче этом ожила и зацвела невиданная красота - блистанье красок! - переливчатых, ясных, - таких... в общем тогда я такого и не видал никогда, и объяснить бы не смог. Только вижу - чудо! Самое настоящее. Я потер рукавом кусочек, который изумрудом горел: смотрю навроде изразцов что-то. Только совсем особенное. И дальше такое, и все это сооружение в ящике - чудо это самое и есть! Я от восторга онемел сначала и даже не очень-то шевелился. Может, это меня и спасло. Потому что, вдруг чую: вокруг начинается какое-то шевеление. И очень неприятное шевеление, надо сказать! Гляжу - шершни. Целые тучи шершней... Да, какое там - их несметные полчища! Оказалось, внутри было громадное гнездо этих тварей. И я своим появлениемих потревожил. Я там, внутри скукожился, голову руками обхватил и замер. Сижу - ни жив, ни мертв... А они всего меня, каждую клеточку облепили - покрыли, точно живым панцирем.

- Ох! - всплеснула руками Женя.

Никита бережно взял её ладошку в свою, и сидя так, слушали они дальше этот удивительный рассказ.

- Ну, думаю, если жалить начнут - все, каюк! Ведь сколько там:трех ли - пяти укусов этих миляг достаточно, чтобы убить лошадь. А уж человека-то и подавно... А их тут - тьмы, и тьмы, и тьмы... Они ползают по мне, ползают, вроде, принюхиваются. Но меня спасло то, что я всего себя в кулачок зажал и сказал себе: "Не шевелись!" И не шелохнулся даже. А твари поползали-поползали, - часа два примерно это мое заточение длилось, - и потихонечку в свой дом убрались. Восвояси! А я еле живой оттуда выбрался и домой побежал. Вот и вся история.

- Ой, Нил Алексеевич! - в восторге Женя готова была его расцеловать. Как это здорово! И так вот вы и нашли свою скамью, а потом пол жизни занимались её реставрацией?

- Не свою, а Врубеля.

- Да, конечно, Врубеля... Но ведь она почти вся была разрушена, а вы буквально из ничего по кусочкам её так собрали, что вон она стоит - на горе - и никто никогда не скажет, что реставрирована. Это же такое искусство, Нил Алексеевич! Вы тоже по-своему великий художник.

- Э-э-э, деточка! - Нил Алекеевич помрачнел. - Во-первых, там табличка имеется, где сказано: кто, да что это дело сделал. Ну да ладно... А я яремесленник, только и всего. Занятие мое - ремесло. И не нужно путать искусство художника и работу простого мастера. Мастеров на Руси - эвона... - он обвел комнату широким жестом.

Никита под столом старательно наступал Жене на ногу. Но она и сама поняла, что разговор этот - о высочайшем его искусстве - их хозяину отчего-то неприятен.

- А уж если говорить, - разговорился сегодня я что-то! - то скажу так. Эту историю я вам рассказал, потому что вы только-только в жизнь вступаете. Если хотите, в ней - в истории этой - образ дан, образ художника. Да, что там - каждого человека, если только он человек, а не тля бесполезная... Потому что творчество - оно каждому дано, в любом деле свою красоту найти можно. А творение красоты - дар Божий.И к ней - к красоте, человек с самого детства, даже не понимая того, душой стремится ... А она всякого хоть раз в жизни зовет, сердце все насквозь обожжет... и все. Позвала - иди! Аповерил в себя ишагнул за ней - свет её навсегда уж с тобой.Ему нельзя изменять. Это долгий путь, и не всякому он по плечу. На пути этом, ох, как несладко! В особенности,настоящему художнику, который сам себе предъявляет самый суровый счет. Множество испытаний, - тяжких, порой, трагических... Разлад с близкими, разлад с собой! И часто на волосок от смерти художник! И чем выше дар его - тем серьезней будут посланы испытания. Слишком многое тут, на земле, против этого света повернуто. Да и Господь испытует: осилишь? Справишься? Одолел ли себя, чтобы другим радость нести? Но если вы, детки, в неё - в благодать - поверите... засветит она вам, улыбнется нездешним светом, словно отблеском света высшего, - и тогда ничего и никого уж не бойтесь и знайте, что будете вы с тех пор под покровом защиты и Божьим благословением... Хотя искушения-то... ох, какой силою надо обладать, чтобы справиться с ними и, не сворачивая, по своей тропинке идти!

Он глубоко задумался. Казалось, даже позабыл о своих гостях. А они не решались нарушить его молчание. Видели - и так человек выложился сверх меры, а говорить явно он не любил и к делу этому не привычен...

- Ох, что это я! Ну и хозяин... - всполошился Нил Алексеевич, придя в себя. - Не хотите немножечко прогуляться? В местную церковь заглянем - там сейчас как раз служба идет. Церковь уникальнейшая - изящная как игрушечка, вся расписана Васнецовым, Поленовым, Серовым, Репиным, Врубелем... всех сейчас не перечту. Это редчайший памятник русской культуры начала века гордость Абрамцево! Ну вот, такое у меня предложение. А потом - на боковую. Вы ведь ночуете у меня?

- Ой, я же Марью Михайловну не предупредила! Там же Слоник! - вскочила Женя.

- Евонька, да ничего не будет со Слоником - Марья Михайловна все сделает как надо. Она же говорила, что ей возиться с ним - только в радость. А мы ей завтра гостинцев из Абрамцево привезем.

- Да, тут магазинчик сувениров хороший, - кивнул Левшин, внимательно наблюдая за девочкой. - Послушай, Женечка,как это так: то этот малый тебя Евойвеличает, то Женей... Ты сама-то не путаешься? Евгения - по-гречески благородная значит. Что за имя! Век бы носил, будь я дамой... Ты разве благородство вместить в свою душу не хочешь? Весь век будешь искушения поедать?! - его взгляд был и суров, и насмешлив одновременно.

- А как это... поедать? - не поняла Женя.

- Ну, праматерь нашу, Еву, змей-искуситель соблазнил отведать плод от древа познания. А это людям было запрещено Богом. Все им разрешил, в раю поселил, жизнь дал вечную, любовь и свое отцовское благословение... Только велел - этого одного не трогайте. Так нет! Надо было на своем настоять! Нил Алексеевич вскочил и принялся быстро шагать по комнате из угла в угол. - Она - наша мамаша первейшая - не послушалась. И яблочко от запретного древа сгрызла. А кто подначил её на просьбу Отца наплевать, а? Помнишь?!

- Змей-искуситель, - пролепетала Женя, краснея.

- Во-о-от! И с тех пор мы, людишки-то, из рая изгнаны, вечной жизни лишились, как и многого того... о чем мы с вами, грешные, даже помыслить сегодня не можем. Далеко человек от Небес! Не поднять головы и даже мыслию не дотянуться...

Он закурил вторую папиросу прямо от первой и все продолжал мерить комнату быстрыми нервными шагами.