Женщина была настолько запугана подвигами и бахвальством местного Дон-Жуана, что вынуждена была принять его предложение. На вид она была очень хрупкая, но, сколько ни пытался Боцман обогнать свою лодку, ему никак не удавалось этого сделать. Он напрягал все свои могучие силы, греб и брассом, и кролем, и баттерфляем, пытался даже нырять и под водой достичь свою жертву, но все оставалось тщетным. Лодка стремительно неслась в сторону берега, а посрамленный хрупкой москвичкой Боцман все больше и больше от нее отставал. Самое же обидное было в том, что за позором его наблюдала в бинокли вся спасательная бригада, заранее предупрежденная им самим. Друзья привыкли к любовным успехам Боцмана. Успехи, однако, обернулись полнейшим позором! Женщина опередила своего соблазнителя чуть ли не на пятнадцать минут, и, с размаху вылетев с лодкой на песчаный берег спасательной станции, ловко выскочила из нее, помахала в воздухе ручкой и благополучно скрылась из виду. Лишь спустя несколько месяцев выяснилось, что она не кто-нибудь, а чемпионка Союза по гребле. Боцману от этого, однако, было ничуть не легче. Авторитет его среди водолазов резко упал, он начал еще больше пить, и постепенно терять свои феноменальные качества. Молодежь, которая приходила на спасательную станцию, стала нырять глубже, чем он, и с сомнением относилась к рассказам о подвигах Боцмана. Так что не стоит, друзья мои, жить одними иллюзиями. Реальность может оказаться совершенно иной и посрамить неудачную выдумку. После этого он начинает очередную историю о своей фронтовой юности. Что-то о блокаде Ленинграда и о прорыве немцами фронта под Нарвой, где погибло много наших танкистов. Сам Кеша тоже в прошлом танкист, у него снарядом оторвало на руке несколько пальцев, и тема войны для Кеши всегда самая главная. На то же, что истории эти кому-то не нравятся, ему в высшей степени наплевать. Его уже один раз судили за правду, еще во время войны, отобрали партийный билет и даже приговорили к расстрелу. Но потом случился большой немецкий прорыв, и вместо расстрела его послали в самое пекло. Так он и воевал без своего билета, демобилизовался по ранению в сорок четвертом, приехал в Аркадьевск, и только после войны добился, чтобы билет ему возвратили. Это одна из основных историй нашего Кеши, он ее рассказывает с перерывами в два-три месяца, и весной, очевидно, снова вернется к ней.

Сегодня Кешу слушают мало, многие заняты своими делами: Бесстрахов разговаривает с соседкой по парте, кто-то рисует или смотрит в окно, Катя задумалась, подперев щеку рукой, Гуля Конопко поправляет бинт на своей замотанной шее, а наши балбесы на задних партах весело ржут, жестикулируя руками. Им, как быку красную тряпку, только шепни заветное слово, вроде этого изнасилования несчастной Снежковой, так они целый день не смогут придти в себя. Так и будут крутиться до последних уроков, рассказывая друг другу на ухо всякие гадости. Они, наверное, вспоминают сейчас, как изнасиловали у нас дочек местного прокурора. Я, надо сказать, знаю историю эту почти что во всех подробностях. Эти толстые Прокуроровы дочки, неповоротливые, как откормленные поросята, одетые в одинаковые розовые платья из газа, сквозь которые просвечивали тугие белые лифчики, давно уже были на мушке у местной шпаны. Я не говорю – бандитов, бандиты тут ни пои чем, у бандитов навалом своих девчонок. Что в ресторане-поплавке, что летом на пляже. Бандиты люди благородные, и пачкаться, как местное жулье, конечно, не будут. Вот один такой местный жулик, по фамилии Башибулар, живший, как и две прокурорские хрюшки, в нашем дворе, и возглавил как раз кампанию по их изнасилованию. Надо сказать, что этот Башибулар был еще хуже, чем мой ялтинский Дуб. Тем хоть со временем могла гордиться страна, получи он на какой-нибудь олимпиаде призовое место или медаль. А этот Башибулар был настоящей шпаной: прокуренным, пропитым, насквозь прогнившим от похабных анекдотов и еще черт знает какой мерзости до тошноты. Он, бывало, все слонялся без дела у нас во дворе, покуривая, поплевывая по сторонам, и распевая какую-нибудь похабную песенку, вроде такой, на известный мотив: «Широка кровать мою родная, много в ней подушек-простыней, приходи ко мне моя родная, будем делать маленьких детей!» Мамаши, имевшие смазливых дочек, шарахались от него, как от чумы, а дворовая мелкота старалась держаться подальше, не без основания опасаясь за свои лбы и уши. Он, надо сказать, довольно-таки потерроризировал меня в детстве, до того, как я свел дружбу с бандитами и не умел еще себя защищать.

Но потом я подрос, и в честной драке один на один освободился наконец от своего угнетателя. Однако Башибулар от этого, естественно, не исправился, а доучился всего до седьмого класса, из школы нашей ушел, и целыми днями ошивался в подъездах, пил, купил, и старательно избивал малолеток. Хамство его и компании, в которой он верховодил, возрастало почти ежедневно. Никто им сопротивления не оказывал, у бандитов были заботы свои, и нет ничего удивительного, что он положил глаз на этих раскормленных Прокуроровых дочек. Дело было весной, в воскресенье, и дочки в компании девочек, среди которых, кстати, была и моя сестра со своим верным Дружком, отправились на Моряковскую горку собирать первоцветы. Башибулар с подручными, обговорив все заранее, двинули туда следом за ними, прихватив с собой изрядный запас портвейна и сигарет. Девичья компания, ничего, естественно, не подозревая, мирно себе собирала цветочки, солнышко ясно светило, море внизу спокойно блестело, кустарниковые дубы вокруг зеленели первыми листьями, а эти подонки, накурившись и напившись портвейна, ринулись на девчонок со всех сторон, словно партизаны во время внезапной атаки. Тут поднялся, конечно, ужасный девичий визг, сестра и Дружок, который успел у кого-то из атакующих отхватить изрядный кусок от штанов, стрелой пустились вниз в сторону моря, другие девчонки ринулись следом за ними, оставив накурившихся и охмелевших подонков далеко у себя за спиной. Некоторым из них даже досталось девичьей сандалией пару раз между ног, у кого-то впоследствии обнаружили под глазом синяк, короче, все девчонки, за исключением Прокуроровых дочек, вмиг покинули поле сражения, не понеся никакого урона. А две толстушки, которые бегать, увы, не умели, остались заложниками у этих пьяных скотов. Ну, они их и изнасиловали под ясным солнышком и под блеск спокойного моря. А потом перепились и заснули прямо на той же полянке, среди первоцветов и зеленой весенней травы. Тут их и забрала милиция. А вечером, к изумлению всего города, отпустила. Оно и понятно – нашему прокурору хотелось всем показать, что ничего страшного на самом деле не произошло. Что никто никого не насиловал, что ребята просто мирно с девочками собирали на полянке цветы. А то, что курили и пили портвейн – ну что же, с кем не бывает? Так всему городу и объявили. Из этого выходило, что изнасилование вроде было, а вроде его и не было. Скорее всего, не было. На том и успокоились. Прокуроровы дочки же месяца на три куда-то исчезли, а к концу лета появились опять во дворе – такие же раскормленные, розовые и прозрачные. Я не сомневаюсь, что скоро их опять изнасилуют. Вероятней всего, Башибулар со своими друзьями, которые как пили по подъездам, так пьют и курят сейчас. Совсем искурились, просто дохляки стали какие-то: ткни пальцем, и сейчас же рассыплются. Они и берут лишь тем, что их много. Лишь численностью, как волки в стае. Или даже шакалы. Терпеть не могу, когда люди объединяются в стаи!

– Кстати, о Чехословакии, – говорит Кеша, оторвав глаза от журнала. – Нынешние танковые бои в Праге мало чем отличаются от немецкого прорыва под Нарвой. Там тоже в одном узком месте немцы заперли целую танковую армию. В городе вообще сложно вести танковую атаку. Особенно в таком старом городе, каким является Прага. В узких улочках очень легко подбить танк из-за какого-нибудь укрытия или из-за поворота. Можно даже с крыши кинуть гранату, и всему экипажу в танке придет конец. Даже если они и вылезут через люк или башню, их сразу же перестреляют поодиночке. Я чувствую, что много наших ребят погибло в Чехословакии в этом году. А самое обидное, что воюют они там не с солдатами, а с рабочими и студентами. Уж лучше умереть в честном бою, чем погибать от руки снайпера-первокурсника.