- А я и знала, что… ты придумала. Попы, девочка, по курортам не ездят. Но в эту пургу не только ты, но и никто им, проклятым, правды не говорит. Как тебя зовут?

И снова девушка почувствовала мать. Какой же искренней является наша советская женщина!

Только теперь Люба поняла, что может сказать здесь значительно больше, хотя и не все. Что она идет из пионерлагеря, это была истинная правда, с этим нечего таиться перед такой тетей. Но идет не одна, и перед этим мостом они растерялись. Видимо, те трое уже прошли.

- Только боюсь я вырываться через этот мост. Могут задержать и не известно, как поступят, еще убьют. А обойти… не знаю, где можно его обойти. Так и слоняюсь тут у вас. В желобе ночевала, за мостом.

- Убьют, проклятые, как есть могут убить, девочка. Может, переждала бы у нас эту страшную войну? Потом… снова пойдут поезда.

- А как же те трое? Я так не могу. Сама останусь здесь, еда, уют, а они?

- Похоже, не обманываешь, Любочка. Нет, предавать друзей нельзя! Верно, хвалю!

Молодая женщина как-то внезапно умолкла, задумалась. Чуть позже тихо, как заговорщица, заговорила:

- Вместе, вдвоем пойдем. Вот только вернется свекровь. Она только вчера вечером пришла ко мне тоже оттуда, из-за моста. Выведу тебя к своим, а там… видно будет. Потому что здесь уже допрашивают активистов.

- А эта бабушка, ваша свекровь, пустит?

- Чего бы ей не пустить, она умная женщина… Вчера пришла пересидеть это время. Там у них много военных нашло, а село маленькое, теснота… Вот и она. Я сейчас… - выскочила из дома, говорили со старой в сенях. Затем вошли, мрачные обе, словно поссорились.

- Ну что же, сама себе хозяйка, делай, как лучше. Девушку провести надо. Поведешь через луга. Хотя и дальше немного, зато дорога своя. А о том и не выдумывай, что я здесь сама буду делать. Свое оставила, черт с ним. А если и за вашим не присмотрю… вот что началось на белом свете! Да и нужно ли оно кому-то из наших людей, такое творится. Смотри, как знаешь, дочка. Я уже старая, а то бы… и, не посоветовавшись, пошла, как в восемнадцатом году!

Женщина даже улыбнулась при этих словах свекрови. Заспешила, переодеваясь. Хлеб, несколько пирожков завязала в платок. Собиралась только отвести девушку, а уже чувствовала какие-то более важные порывы.

- Пойдем, Любочка! Прощайте, мама.

Где-то за городком, когда вышли из последнего двора, остановились передохнуть. Ведь больше приходилось подбегать, прячась за домами. Пробирались, чтобы не встретить живой души. Через сколько заборов перелезли, дворов перешли.

Глухой уголок городка словно притаился под перелеском. Выйдя из того двора, который будто в перелесок вскочить разогнался, они выбрались из города. Где-то позади, в прилегающей к железнодорожной станции улице, до сих пор еще перекликались взволнованные псы, иногда раздавались одиночные выстрелы. А здесь, в перелеске, таинственная тишина и какая-то приятно заговорщическая солидарность кустарника, молодых деревьев и еще каких-то распуганных войной птиц.

- Теперь отдохнем, Любочка, съедим по пирожку с капустой, и пойдем дальше! А то если найдут…

- Как мне вас звать, тетя, - заговорила Люба. - Вы учительница?

- Кристиной зовут, тетя Христя буду тебе, - улыбнулась, как родная. - Учительницей не была, а на станции работала багажной кладовщицей.

- Тетя Христя. Хорошее имя! У нас в школе был один парень, Романом зовут… Его мама тоже тетя Христя.

Женщина, как мать, смотрела девушке в глаза, когда та говорила. И прочитала в них тревогу, что-то большее, чем память о том парне по имени Роман.

- Тот Роман не был вместе с тобой в Крыму? - между прочим спросила.

Любочка почему-то вспыхнула, смущенно опустила глаза. Как эти тети прислушиваются не к словам, а к трепету души!

- Был, тетя Кристина. Он… остался еще там… из-за меня остался… Я так поступила… а он хороший.

И пока сжевали по одному большому крестьянскому пирожку, Люба рассказала все.

Потом долго без передышки шли лесными дебрями, пока вышли из леса. Спустились в низину и оказались на лугах со стожками сена. А солнце хоть и скатилось на западе до горизонта над лесной полосой, все еще было такое же щедрое на тепло. За лугами, там, где падало к горизонту солнце, виднелась под лесом рыжевато-черная полоса кручи, как будто прогибающейся под весом леса. Ах, какой лес!

Люба оглянулась, чтобы сравнить его с тем перелеском, которым они прошли на эти широкие луга. Теперь услышала отдаленный гул войны. Но где она, с какой стороны отзывалась теми тяжелыми отзвуками, никак понять не могла.

Несколько раз приходилось ложиться, просто падать на колючую стерню сенокосов или переходить под стог, когда где-то из-за лесной полосы вырывалось сначала неистовое гудение, а потом появлялась стая самолетов. Однажды, услышав такое гудение где-то позади себя, Люба внезапно упала на стерню. Кристина улыбнулась и сказала:

- Наши, Любочка, вставай!

Сколько было теплоты в этих словах, гордости, веры!.. Девушка вместе с тетей провела глазами тройку советских самолетов. Там, в этом мощном движении, пронеслась часть их покоренного врагом края, пронеслись смутные, но радостные надежды!

Только когда солнце скрылось за густой стеной леса, они подошли к спокойной реке. Достаточно широкая водная преграда покрывалась рябью от низового ветерка. Даже захотелось девушке во весь опор переплыть эту реку. Но в тот же миг пришлось упасть под кусты лозы, потому что где-то за лесом, на том крутом берегу, послышалось тяжелое гудение фашистских самолетов. Над лесом с той стороны реки низко летели несколькими группами бомбардировщики.

Когда пролетели самолеты, осторожно поднялись. Женщина посмотрела по сторонам вдоль реки.

- Беда мне, Любочка, плавать смолоду не научилась. Придется подождать, пока совсем стемнеет, и поискать лодку. Косари всегда держали здесь лодки, чтобы рыбачить.

…Когда девушка проснулась от легоньких толчков женщины, было уже совсем темно. Война как будто разворачивалась в это время где-то вокруг, сотрясала воздух и землю.

- Задремала? - тепло допытывалась женщина, как мать дочку. - Я боялась, что проснешься, а меня нет.

- Но почему это, тетя, все наши советские женщины такие хорошие, как мама? - с чувством детской теплой благодарности, как к родной, сказала девушка.

- Такова наша материнская стать… Ну-ка не медлим теперича. Давай пошли, пока луны еще нет. Должны затемно перебраться через реку.

- В тот страшный лес?

- В тот самый. Но лес, дитя мое, колыбелью был еще первому человеку на земле. Идем!

Лодка чуть-чуть покачивалась на воде. Люба проследила за полосой в тине между лозой. Теперь только поняла, почему ее тетя не уснула, как она, чтобы отдохнуть от усталости. Какое счастье, встретить хорошую женщину-мать!

Одним веслом оттолкнулась, а затем стоя принялась грести двумя руками, ни разу не ударив о борт такой шаткой на волнах посудины.

«Буду уговаривать тетю Кристину остаться с нами», - думала тем временем Люба.

Долго потом пробирались густым диким лесом, то удаляясь от крутого берега реки, то снова приближаясь к нему. Девушка иногда хваталась за рукав женщины, боялась, чтобы не отстать в таких глухоманях лесных. А когда чувствовала, что рядом эта полная человеческой искренности и материнской теплоты женщина, не страшны были те огромные грохотания войны.

На расстоянии какого-то километра от большой дороги терпеливо ожидала Мария Иосифовна своего боевого посланника. Зашла уже и глухая ночь, голодные мальчишки то засыпали в кустах, то снова просыпались, хватаясь за автоматы. «Чем и как их покормить?» - мучила проблема. Мария Иосифовна своим автоматом вооружила и третьего из пионеров. Чтобы не проспать возвращения девушки, она не приседала, даже не останавливалась. Так и ходила то к дороге, то снова к месту, где разместила своих голодных «автоматчиков».

Где-то после полуночи услышала шуршание валежника под чьими-то ногами. О, она была эту ночь излишне внимательна к любым звукам вокруг в лесу. Наверное, животное какое-то. Потому что слышится шелест под четырьмя ногами, причем идет очень быстро. На дороге в это время движение заметно замерло. Неудивительно, что и зверь выбрался из глубоких чащоб на поиски пищи.