Но зверь вдруг остановился, замер, вслушиваясь. Мария Иосифовна жалела, что не взяла с собой автомат. Осторожно прокрадывалась в кусты, где спали голодные ребята.

И снова остановилась, чтобы прислушаться. Зверь уже пошел только на двух ногах. Так только медведь подкрадывается, встав на задние лапы. Надо спешить к автомату!

Уже возле кустов, под которыми спали ребята, - даже услышала сонное бормотание кого-то, - прислушалась снова. Животное шло сюда. Любочка?!

И только повернулась, чтобы идти навстречу, - услышала тихое, как шелест листьев под ногами:

- Тетечка!

Стремглав бросилась навстречу, еле минуя деревья.

- Любочка! - произнесла, словно аж из глубины сердца. И сжали друг друга в объятиях. Здесь же и сели. Едва видели что-то в темноте, только глубоко чувствовали.

- «На грузовом авто проскочим через мост до хутора у смолокурни. Не ищите, а проезжайте себе, мы остановим. Виктор», - залпом передала Люба заученное содержание записки. - Вот такое было в записке. Я уничтожила.

- Очень хорошо, девочка. «Проезжайте себе, мы остановим»… Но ехать нечем, придется идти.

- Наша машина сгорела в селе. Там такое… Людей много, фашисты стреляли.

- Герой ты, девочка, герой! Пойдем расскажешь нашим автоматчикам. Ты хоть ела сегодня? Наши ребята голодные, но терпят!

Поднялась Мария Иосифовна, помогая и Любе встать на ноги. Но почувствовала, какой усталостью налилось тело девушки. Близкий свет сходить! Без сна, без еды, в тревоге.

- Пойдем, моя разведчица дорогая, возле ребят отдохнем.

- Подождите, я же не одна, - вдруг вспомнила Люба.

Схватив за руку Марию Иосифовну, потащила ее туда, откуда только что пришла.

«Так вот почему топали четыре ноги» - вспомнила Мария Иосифовна.

- Да кто же там еще, колхозники? - тихо спросила.

- Тетя Кристина. Железнодорожница. Дочь-комсомолку отправила на восток.

…Так стала членом их отряда еще одна советская патриотка, которая окончательно решила не возвращаться домой, пока там командуют фашисты. Добраться до фронта, где-то же он есть, и помогать раненым, защищать Родину, воевать, как воюет ее муж!

Углубившись в лесные пущи, они решили отдохнуть. Вся ночь была хлопотно-тревожной, и, когда после возвращения Любы не стало этой тревоги, дети почти сразу же уснули.

Навевала прохладу предрассветная пора, дети сбились в кучку на душистом лесном сене. Коль есть у них взрослые, а взрослых теперь стало двое, им нечего беспокоиться о завтрашнем дне, даже голод так не досаждал, и пищу со скромных запасов тети Христи принимали сдержанно. Теперь им только бы поспать!

А женщинам, двум матерям, не в первый раз такое недосыпание. Немного в стороне от детей послали тоже сухого лесного сена, найденного где-то на луговине. А разговоры не утихали с первой минуты встречи, когда Люба привела к Христе Марию Иосифовну. Темная лесная ночь, все вещи вокруг становятся сказочными, даже те, о которых говорится, как о чем-то обычном.

Но совершенно неожиданно, от одного, может, случайно сказанного слова, Мария Иосифовна насторожилась. Какое-то время внимательно вслушивалась в выразительный шепот железнодорожницы и, не услышав больше того, что ей почудилось, спросила:

- О каких провокациях с помощью детей вы говорите, Кристина? Военные провокации - и дети… К чему же здесь дети?

Допытывалась и сама прислушивалась к своим словам: не изменяет ли она своей осторожности? Глубокое убеждение, что их дочь Нину Андрей Тихонович отправил к своей матери, почувствовав тревогу на пограничье, начинало входить в ее сознание как непреложный и - куда правду деть - приятный в этой ситуации факт! Поэтому и свое резкое поведение на прощании с мужем теперь больно переживала и искренне осуждала.

- Ой, милая моя! Такое делают, проклятые, что и сама себе порой не веришь.

- Фашисты? - еще раз переспросила, чтобы напомнить женщине именно ту нить в рассказе, которая ее почему-то особенно обеспокоила.

- Они, проклятые. - Кристина промолчала, тяжело вздохнула, будто трудно и самой было возвращаться к тому, что так задело эту удивительно смелую женщину. Мало ли ей хлопот с этими четырьмя несчастными детьми? - Так вот, говорите, фашисты! Действительно, как-то и не назовешь их более благопристойно. Фашисты! Свекровь моя от дома своего отреклась из-за них, проклятых. Ко мне прибилась на днях. А вот вчера одного из ее квартирантов, какого-то вроде испанца, узнала старуха в обгоревшей советской машине. Любочка тоже уверяет, что это было ваше авто.

- Только одного узнала свекровь? - нетерпеливо спросила Мария Иосифовна, будто подгоняла ту рассказ.

- Второй совсем обгорел, на человека не похож.

Мария Иосифовна тяжело вздохнула и почти прошептала:

- А третий и четвертый застреленные лежат в лесу. Видимо, воевали между собой за наше авто.

- Возможно. Словом, тех фашистов было как будто трое, а четвертый с ними, похоже, из наших, перебежчик какой-то. Он знал наш язык и как-то намекнул свекрови…

- О чем, о детях?

- А разве знаешь. Похоже, что уговаривали, успокаивали того нашего. Он и проговорился свекрови о той девушке пограничной.

- О пограничной девчушке?.. - с ужасом спрашивала Мария Иосифовна, вставая. - На что же они склоняли его?

- Говорит старуха, что не поняла. А тот о девчонке проговорился…

- О Боже! - застонала Мария Йосифовна. - Я должна поговорить с ней, с вашей свекровью… У меня же дочь исчезла на пограничье, Кристина! Муж мой - генерал пограничных войск… Я должна идти расспросить, искать! Я ведь мать…

- Но, Мария Иосифовна, успокойтесь. Почему вы думаете, что именно ваша дочь попала к ним? - удивлялась железнодорожница и тоже приподнялась на локте.

Сбиваясь, впопыхах рассказала Мария Иосифовна о своем несчастье с дочерью. Это страшное событие разлучило их, а сейчас рассказ Кристины внес еще и смятение в ее душу. Ведь ее дочь в самом деле могли выкрасть гитлеровские контрразведчики в провокационных целях.

- Как жаль, Кристина, что ваша свекровь не расспросила гитлеровца, о какой девчонке он говорил, - застонала Мария. А может, расспросила, но не успела все рассказать невестке? Уже сквозь тяжелые слезы нервно заговорила, умоляюще хватаясь за женщину. Молодая, ненамного старше, эта женщина, как никто, могла понять горе матери.

- Тот гитлеровец прекрасно говорил по-нашему. А свекровь любит поговорить с каждым встречным. Если б же знать…

Кристина и сама почувствовала, что надо расспросить старуху о том несчастном ребенке.

- Что я должна сейчас сделать, говорите, советуйте» Я же мать… - Мария со стоном встряхнула женщину за плечи.

- Вы же говорите, что эти фашисты убили двух других, а сами сгорели в вашем авто. Там разговоров всяких пошло среди людей.

Мария Иосифовна вскочила на ноги, занервничала.

- Пойду туда, к трупам. Может, найду что-то.

Вслед за Марией побежала и Кристина. Молча обыскали убитых, пересмотрели еще раз вывернутые карманы. Ничего не нашли. Если и было что-то в карманах, то наверняка их товарищи и ограбили.

Светя спичкой как можно осторожнее, чтобы незаметно было с дороги, Мария случайно глянул в лицо покойника.

- Ой матушки! Да это же дорожный мастер… - воскликнула и пошатнулась. Кристина едва успела подхватить ее под руки.

- Что с вами? Успокойтесь.

- Дорожный мастер! Наш дорожный мастер Безрух! - воскликнула Мария и обмякла на руках у Кристины. Женщина положила ее на землю, растерянно оглянулась, помахала платком над лицом. Страдания матери терзали душу Кристине.

К детям женщины вернулись только на рассвете. На трассе уже начинался многоголосый гон автомашин.

Так и не уснула в то утро встревоженная известием мать. Лежала, не смыкая глаз, смотрела сквозь густые ветви деревьев, где медленно таяла ночь, пробивались мощные ростки дня. Забывать начала, как радуются люди утру, чувствуя в том и свое ежедневное рождение после сна. Ее тяжелый сон не уходил…

- Я должна поговорить с вашей свекровью, - твердо решила и сказала об этом Христе, когда та зашевелилась, открывая глаза. - Любу пошлем по дороге разыскивать наших, а сама…