Так говорилось в обращении «К русскому обществу», составленном В. Г. Короленко и подписанном двумястами ведущих деятелей русской культуры. А после его публикации тысячи русских людей со всей страны слали письма в газеты с просьбой присоединить и их подписи! Таково было мнение России об истинной подоплеке процесса Бейлиса, когда он только затевался, — мнение, о котором Солженицын даже не упоминает. Сегодня, через 90 лет после процесса, когда вдоль и поперек изучены все подробности по открытым и закрытым архивным документам, в этой оценке нельзя ни прибавить, ни убавить ни одного слова. Перечитывая «Обращение», я испытываю гордость за русскую культуру, за Россию, чью честь тогда спасла русская интеллигенция.

Солженицын силится спасти честь другой России. Той самой, которая, проиграв процесс, пыталась возвести часовню в честь убиенного от жидов младенца Ющинского, да встретила такой отпор со стороны подлинной России, что царь — по совету Распутина — велел эту затею оставить (Стр. 450). Солженицын, конечно, не одобряет ритуальную оргию. Но его тревожит не столько то, что власть захотела опорочить целый народ и засудить невинного человека ради своих политических целей, сколько то, что эта попытка провалилась и позор пал на голову самой власти. «Еврейская страстность — этой обиды уже никогда русской монархии не простила. Что в суде восторжествовал неуклонный закон — не смягчило этой обиды». (Стр. 450)

И снова нельзя не изумиться логике Солженицына. Из того, что суд присяжных оправдал ни в чем не повинного Бейлиса, следует вовсе не то, что закон «восторжествовал», а то, что нарушители закона, жадно толпившиеся у трона и затеявшие этот постыдный спектакль, действовали не только против евреев, но и против русского народа. Его очередной раз пытались отравить ядом племенной ненависти, дабы потуже затянуть на нем ошейник. Но русский народ — в лице двенадцати присяжных заседателей — не принял чашу с отравой, а содержимое ее выплеснул в лицо самим отравителям. Им только и осталось утереться. Бесстыдной подлости и вероломства русскому деспотическому режиму не простила — не столько еврейская страстность, сколько русская совесть. Совесть, которую сегодня очень стараются усыпить новоявленные российские «патриоты», в последние годы снова ставшие толковать о Деле Бейлиса с позиций тех, кто его фабриковал.[70]

Грустно и достойно сожаления, что к их голосам присоединил свой голос и А. И. Солженицын.

Пожалуй, ни в одной сфере политика российских властей по отношению к евреям не сводилась с такой наглядностью к формуле «держать и не пущать», как в сфере образования. В течение нескольких поколений власти старались навязать еврейским массам российское образование, тогда как массы приобщаться к нему не желали. А как только они уразумели выгоды такого образования и ринулись в него, их стали ограничивать, отваживать, отгораживать железным занавесом процентных норм и всякими другими стеснениями.

Казалось бы, автору книги о русско-еврейских отношениях следовало разобраться в этом парадоксе, но в труде Солженицына ответов на неизбежно возникающие вопросы мы не находим.

Проекты приобщения евреев к общероссийскому образованию строил еще Державин, а наиболее активные попытки в этом направлении приходятся, естественно, на эпоху «энергичного» государя Николая I, о чем у Солженицына повествуется с большими подробностями. Зная, что все усилия оказались тщетными, автор сетует на то, что государь «превышающе представлял себе и всесилие российской императорской власти, и успешность военно-административных методов» (стр. 122). Что верно — то верно, по части военно-административной Николай Павлович сильно перебирал! Но зато намерения его Солженицын считает самыми возвышенными, ибо царь «настойчиво желал успехов в образовании евреев — для преодоления еврейской отчужденности от основного населения, в которой и видел главную опасность» (стр. 122, курсив мой — С.Р.).

Почему же эти стремления оказались тщетными? Да по той самой причине, которая просматривается в выделенной курсивом части солженицынской фразы! Царь вознамерился просвещать евреев не ради их просвещения как такового. Были бы у него такие стремления, он направил бы свою энергию на основное население, остававшееся почти поголовно безграмотным. Но об этом Николай Павлович нисколько не беспокоился. Даже его либеральный сын Александр II, при котором проводились смелые реформы, в том числе и в области образования, практически ничего не сделал, чтобы хотя бы самые элементарные школьные знания проникли в народную массу, а при Александре III министр народного просвещения граф И. И. Толстой особо озаботился о том, чтобы «кухаркиным» детям путь к знаниям был заказан. Правда, при том же царе, усилиями обер-прокурора Святейшего синода П. К. Победоносцева сельская Русь стала покрываться негустой сетью церковно-приходских школ. Подсчитано, что за годы царствования Александра III их число увеличилось в восемь раз, а число учащихся — в десять раз.[71] Но это было ничтожно мало для огромной страны; да и выучивались детишки в этих двухгодичных школах больше церковному пению, чем письму и счету. С. Ю. Витте констатировал:

«Главный недостаток России, по моему глубокому убеждению, заключается в отсутствии народного образования, — в таком отсутствии, какое не существует ни в одной стране, имеющей хоть какое-нибудь притязание быть цивилизованным государством. Нигде в цивилизованных странах нет такого количества безграмотных, как у нас в России. Можно сказать, что русский народ, если бы не был народом христианским и православным, был бы совершенно зверем; единственно, что отличает его от зверя — это те основы религии, которые переданы ему механически или внедрены в него посредством крови. Если бы этого не было, то русский народ при своей безграмотности и отсутствии всякого, самого элементарного образования[72] был бы совершенно диким. Поэтому, не касаясь вопроса о том, что лучше: светское образование народа, или же образование посредством духовенства, так как вопрос этот вообще при нынешнем положении дела и еще долго будет совершенно неуместным, я считаю, что всякое образование народа полезно, и всякий искренний человек, не преследующий каких-либо побочных политических идей, должен сочувствовать всякому образованию».[73]

С. Ю. Витте

При Николае Павловиче положение с образованием основной массы народа, было, конечно, еще хуже, тогда как у «отчужденных» евреев как раз образование было поставлено по тем временам очень даже недурно. Почти все дети мужского пола учились в хедерах (религиозных школах) по семь-восемь лет (с пяти до 12–13 лет) и многие потом продолжали учиться в ешивах. Конечно, в этих школах их не учили русской грамоте, географии и бальным танцам. Во многих хедерах процветали зубрежка, зуботычины и «ципилинки» (маленькие плетки, которыми непоседливых мальчиков били по рукам, а то и по головам), сами учителя — меламеды — часто были невежественны. В целом образование, которое получали еврейские дети, было довольно убогим, однобоким, поэтому в «еврейских источниках», которые цитирует и не цитирует Солженицын, можно найти массу сетований на косность и ретроградство заправил кагалов, противившихся реформированию еврейского образования, как и всего законсервированного уклада жизни. Эти сетования были справедливы постольку, поскольку проводилось сравнение с постановкой еврейского образования в западных странах, но отнюдь не в сравнении с образованием основной массы населения России. Ибо все-таки в хедерах еврейские дети выучивались писать и читать, знакомились с библейской историей и историей еврейского народа (а, значит, получали некоторое представление об истории и географии других народов), учились различать добро и зло, изучали Библию и Талмуд — этот кладезь народной мудрости, поэзии, философии, нравоучений; учились логически мыслить, рассуждать, строить умозаключения, выходили из школ преисполненными трепетного уважения к книге, к учености, издревле пользовавшихся в еврейской среде огромным престижем.