Настаивая на том, что истинные убийцы Ющинского так и остались невыявленными, Солженицын пишет: «На том [оправдании Бейлиса] и кончилось. Новых розысков преступников и не начинали, и странное, трагическое убийство мальчика осталось неразысканным и необъясненным». (стр. 450). Правда тут только в том, что нового расследования власти не проводили, и по вполне понятной причине. Самое последнее, что им было нужно, это признать и покарать убийц Ющинского, давно им известных. На процессе Бейлиса тайное стало явным. Все убийцы были названы: это Вера Чеберяк, ее брат Петр Сингаевский, Борис Рудзинский и Иван Латышев. Иван Латышев («Ванька Рыжий») покончил с собой еще до суда, а остальные трое проходили как свидетели, но фактически были обвиняемыми, многократно и бесспорно уличенными показаниями свидетелей. Все это, как и то, что прокурор, гражданские истцы и куда более высокие власти старались их выгородить, чем запятнали себя как соучастники преступления, запечатлено на десятках страниц трехтомной стенограммы процесса.[65] Солженицын этот основной документ игнорирует, что и позволяет ему делать вид, будто убийство осталось нераскрытым, а Вера Чеберяк у него оказывается такой же жертвой клеветы, как и Мендель Бейлис. В финале его повествования о деле Бейлиса Чеберяк приобретает уже и вовсе героические черты: арестованная Киевской ЧК, она подвергается издевательствам со стороны «всех евреев-чекистов» и гибнет от чекистской пули с высоко поднятой головой, не отрекясь от своих показаний (стр. 451). Итак, по Солженицыну, адвокат Марголин подвергся административному взысканию за попытку всучить взятку Чеберяк, а она не только отклонила взятку, но и получила еврейскую пулю в затылок за верность своим убеждениям!

После этого можно не удивляться, что знаменитый черносотенный ястреб В. М. Пуришкевич у Солженицына воркует по голубиному: «„Мы не обвиняем всего еврейства, мы мучительно хотим истины“ об этом загадочном, странном убийстве. „Существует ли среди еврейства секта, пропагандирующая совершение ритуальных убийств… Если есть такие изуверы, заклеймите этих изуверов“, а „мы боремся в России с целым рядом сект“ своих» (стр. 447).

Истинный смысл ссылок на воображаемые еврейские секты, покрываемые всеми остальными евреями, объяснил граф Мордвинов, а после него еще более четко и ясно — замечательный ученый-гебраист Д. А. Хвольсон.[66] Однако иные рецензенты, ослепленные громким именем Солженицына, с готовностью солидаризируются уже не с ним, а с самим Пуришкевичем — его «мучительным хотением истины».[67]

Солженицын осмотрительнее своих рецензентов. Он держится «средней линии»: «А с другой стороны поднялась и кампания либерально-радикальных кругов, и прессы, не только российской, но вот уже и всемирной. Уже создался неотклонный накал. Питаемый самой предвзятостью обвинения подсудимого, он не иссякал и каждый день клеймил уже и свидетелей» (стр. 447).

Что здесь разумеется? Не сразу и разберешь — кто кого «клеймил»?

Но ничего мудреного за этим пассажем нет. Каждая из сторон на суде пыталась подорвать доверие к свидетелям другой стороны, укрепляя доверие к своим, что само по себе нормально и естественно для состязательного процесса. Вопрос в том, кто были эти свидетели и какие средства пускались в ход для их выгораживания или компрометации.

Обвинители, обязанные найти и затем добиться осуждения преступников, из кожи вон лезли, чтобы выгородить истинных убийц Андрюши Ющинского, то есть Веру Чеберяк и ее сообщников. Они пытались скомпрометировать частных расследователей — Красовского и Бразуль-Брушковского, которые бескорыстно и честно выполнили их работу. Они же сделали все, чтобы не допустить к присутствию на суде ключевого свидетеля Амзора Караева (заблаговременно сосланного в Сибирь и там еще для верности арестованного по тайному приказу из Петербурга, чтобы не сбежал и не объявился в Киеве). Другой ключевой свидетель, Сергей Махалин, дал на суде убийственные показания о том, как брат Веры Чеберяк Петр Сингаевский посвятил его и Караева во все детали совершенного преступления. Но, чтобы посеять у присяжных сомнения в правдивости показаний Махалина, его пытались скомпрометировать мнимыми связями с охранкой. Через несколько лет, уже после революции, ему это стоило жизни.

Мендель Бейлис с семьёй

А защита, в противовес этим маневрам, опираясь на показания свидетелей, доказывала, что Чеберяк, Сингаевскому и Рудзинскому место на скамье подсудимых, что лжесвидетель Казимир Шаховской, фонарщик, показывавший, что он сам видел, нет, не видел, а слышал от мальчиков, нет не сам слышал от мальчиков, а жена его слышала, и т. д., что «еврей с черной бородой» тащил Андрюшу, — так вот этот свидетель не просыхает от пьянства, и мальчики, игравшие с Андрюшей незадолго до его исчезновения, этих сказок не подтверждают. (Путаные показания Шаховского и его жены — это практически все так называемые улики против Бейлиса, которые за два с половиной года сумело наскрести и намести по сусекам официальное следствие!)

Вот таким был «неотклонный накал» этого процесса, который Солженицын не стесняется прокомментировать словами В. В. Розанова из его пасквильной, откровенно расистской книжицы под названием «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови»: «Железная рука еврея… сегодня уже размахивается в Петербурге и бьет по щекам старых заслуженных профессоров, членов Государственной Думы, писателей» (стр. 447)

О чем и о ком тут идет речь, из солженицынского текста понять невозможно, но если обратиться к первоисточнику, то, несмотря на вычурность розановского стиля, все становится ясно. «Еврейская» рука, хлещущая по щекам, — это лучшая часть русской прессы (газета «Речь»), не дававшая спуска мракобесам и человеконенавистникам, затеявшим средневековое судилище. А отхлестанные профессора, члены Государственной думы, писатели — это в первую голову черносотенный профессор Киевского университета по кафедре психиатрии И. А. Сикорский, который был приглашен в суд (в противовес профессору В. М. Бехтереву) для научной психиатрической экспертизы, но вместо этого произнес зажигательную антисемитскую речь, за которую тайно получил четыре с половиной тысячи рублей из секретного фонда Департамента полиции; это черносотенный депутат Государственной Думы Г. Г. Замысловский, игравший на процессе роль одного из гражданских истцов (то есть представителей матери погибшего мальчика), но вместо того, чтобы добиваться привлечения к ответу реальных убийц, с большим темпераментом убеждал присяжных в реальности ритуального мифа и вины Бейлиса; это сам автор пасквильных сочинений — писатель и религиозный философ (отнюдь не католик!) В. В. Розанов, со страниц своей книги бесстыдно протянувший руку Вере Чеберяк[68] — вероятно потому, что порядочные люди перестали подавать руку ему самому.

Солженицын именно словами Розанова объясняет причину того, почему «сбивались последние попытки вести нормальное следствие» (стр. 447). Кто же делал эти попытки — отстраненные от дела следователи? Или охранка, давно все установившая, да намеренно скрывшая известную ей правду? Или высшая власть во главе с царем, мобилизовавшая все силы империи на сокрытие истины — вплоть до губернаторов отдаленных сибирских губерний, всего корпуса министерства внутренних дел вместе с министерством юстиции и даже — министерство иностранных дел с когортой ведущих дипломатов?

Не тем «сбивались попытки», что «железная рука еврея била по щекам» тех, кто этого вполне заслуживал, а тем, что «те самые люди, которые стояли за бесправие собственного [русского] народа, всего настойчивее будили в нем дух вероисповедной вражды и племенной ненависти. Не уважая ни народного мнения, ни народных прав, готовые подавить их самыми суровыми мерами, — они льстили народным предрассудкам, раздували суеверие и упорно звали к насилиям над иноплеменными соотечественниками».[69]