— Я уже сказала, что тебе лучше делать теперь: не использовать свою силу.

— Никогда? — испугалась Пятницкая.

— Время покажет, — пожала плечами мать.

— А что если…

— Пожалуйста. Только нужно понимать, что тем самым ты становишься на тёмный путь и долг твой будет только расти, — слишком спокойно пояснила Анастасия Георгиевна.

— Пойду спать, — понуро ответила Виктория, поднимаясь. Она всем телом ощущала, что больше не в силах продолжать разговор. — А отец? — вдруг спросила она уже в дверях, словно опомнившись.

— Что отец? — по-доброму улыбнулась мама.

— Он тоже умеет исцелять?

— Нет, не практикует. Но чистоты сознания ему не занимать, всё-таки мы долгое время вместе, а такое просто так не проходит. Люди влияют друг на друга даже больше, чем им кажется.

— Понятно, — ответила Пятницкая и ушла в свою комнату.

Ничего ей не было понятно. Голова шла кругом, и слишком мешала жалость к себе: она липким сиропом разлилась в сознании, не давая адекватно воспринимать услышанное этим вечером. А ещё вспоминалось, как позорно ей пришлось уйти из квартиры Алексея, как он не стал её догонять, как не ответил, что чувствует к ней.

Очень хотелось плакать, но не получалось. Слёзы заменяла злость на мир, на судьбу, на мать, на Алексея и даже на отца, который хоть и не участвовал в разговоре, однако тоже всё знал о маме и молчал. Вика пыталась себе объяснить, что злиться неконструктивно, но какая-то часть её кричала в ответ, что это чушь, что она не нанималась всем и всё прощать.

Раздираемая противоречиями и расколотая надвое Виктория уснула лишь под утро.