— В одной из комнат второго этажа, — ответил отец Планта, — выходящей окнами в сад, мы нашли на полу топор. Он лежал перед шкафом, немного попорченным, но неоткрытым. Я запретил трогать его.

— И отлично сделали. А он тяжел?

— Фунта на два с половиной.

— Ну разумеется! Пойдемте поглядим!

Они поднялись на второй этаж, и Лекок, не заботясь о чистоте своей одежды, тотчас же лег на живот и стал внимательно изучать как сам топор, насаженный на ясеневую рукоятку, так и блестящий, недавно натертый паркет.

— Я полагаю, — сказал мировой судья, — что злодеи вошли сюда с этим топором и принялись за шкаф с единственной целью — сбить с толку следствие и запутать загадку еще более. Чтобы взломать этот шкаф, вовсе не нужен топор. Я могу разбить его кулаком. Они ударили по нему всего только один раз и спокойно положили топор на пол.

Сыщик поднялся на ноги и отряхнулся.

— По-моему, вы ошибаетесь, — сказал он. — Этот топор вовсе не спокойно положили на пол. Его швырнули с такой силой, которая говорит о большом испуге или же о злобе. Вот, взгляните сюда, на паркет. Здесь вы увидите три метки. Когда злодей отшвырнул от себя топор, он сначала упал на острие. Вот зарубина. Потом топор свалился на бок и своим обухом сделал вот эту ложбинку около моего пальца. Наконец, он был отброшен с такой силой, что перевернулся вокруг своей оси, потому что с этого места перескочил рикошетом вот сюда, где он и лежит сейчас.

— Это верно… — подтвердил отец Планта. — Очень правдоподобно!..

Лекок продолжал свои рассуждения.

— Во время первого осмотра сегодня утром, — спросил он, — окна были открыты?

— Да.

— Так вот как было дело. Убийцы услышали в саду какой-то шум и побежали к окну посмотреть, что это такое. Что они там увидели? Не знаю. Я знаю только то, что они были чем-то испуганы, бросили топор и убежали. Примите во внимание знаки на полу, их естественное расположение — и вы увидите, что топор был брошен кем-то стоявшим не у шкафа, а именно у открытого окна.

В свою очередь, отец Планта опустился на колени и стал с большим вниманием рассматривать рубцы. Сыщик рассуждал верно.

— Эта подробность несколько озадачивает меня, — сказал он, — хотя по ее точному смыслу…

Он остановился как вкопанный, приложив ко лбу обе руки.

— Все находит свои объяснения, — проговорил он, мысленно приведя в порядок свою систему, — и в таком случае время, указанное часами, справедливо.

Лекок и не думал расспрашивать старика судью. Он знал, что тот все равно ему ничего не расскажет, а этим только лишний раз покажешь себя несообразительным. Разве он сам не догадается об ответе на загадку, которую удалось разгадать другому?

— Меня тоже сбивает с толку эта подробность с топором, — сказал он громко. — Я предполагал, что негодяи работали свободно, без всяких помех, а оказывается наоборот: им кто-то мешал, был кто-то, кого они боялись, кто их беспокоил.

Отец Планта насторожился.

— Ясно, что нам придется все улики разделить на две категории, — медленно продолжал Лекок. — Одни улики оставлены с умыслом, чтобы сбить нас с толку, как, например, скомканная постель, а другие — непроизвольные, как вот эти рубцы, оставленные топором. Но здесь я колеблюсь. Что это за рубцы? Настоящие или фальшивые? «За» ли «против»? Я полагал, что уже понял характер убийц и что следствие может идти своим чередом, тогда как теперь…

Он остановился. Морщины на лбу и положение губ ясно показывали, что он мучительно размышляет.

— Тогда как теперь? — спросил отец Планта.

Лекок вздрогнул, точно его разбудили.

— Простите, — ответил он, — я увлекся. У меня есть привычка думать вслух. Я думал, что уже понял убийц, постиг их сердцем, а ведь это — самое главное вначале. Я не видел больше возможных препятствий. Идиоты они или же в высшей степени хитры? Вот о чем теперь я должен спросить себя. Хитрость, проявленная ими в случае с постелью и часами, дала мне полное представление об их уме и изобретательности. Следуя от известного к неизвестному, я очень просто вывел целый ряд заключений о том, что они имели в виду с целью отвлечь наше внимание и сбить нас с толку. Поэтому, чтобы пойти по правильному пути, мне оставалось только одно — взять то, что противоречит действительности. И я сказал себе: топор нашли на втором этаже, значит, убийцы принесли его туда и забыли его там нарочно. В столовой они оставили на столе пять стаканов, значит, их было больше или меньше пяти, но не пятеро. На столе оставлены объедки ужина, следовательно, они вовсе не пили и не ели. Труп графини найден у берега реки, значит, он брошен туда, и не иначе как предумышленно. В руке убитой найден кусок материи, значит, его засунули туда сами убийцы. Тело графини покрыто массой колотых ран, значит, она была убита только одним ударом.

— Браво! Браво! — воскликнул заметно увлеченный отец Планта.

— Нет, еще не браво! — воскликнул в свою очередь Лекок. — Потому что именно здесь моя нить и прерывается, и я натыкаюсь на пробел. Если бы мои выводы были справедливы, то этот топор был бы спокойно положен на пол, а не брошен с силой.

— И еще раз браво! — повторил отец Планта. — Потому что эта подробность представляет собой только частность, от которой нисколько не страдает ваша система в целом. Ясно, что убийцы имели намерение поступать именно так, как вы говорите. Случай с топором, который они планировали как раз не так, как вы его поняли, их выдал.

— Может быть, — проговорил сыщик, — может быть, вы и правы. Но есть и кое-что другое.

— Что?

— Так себе… пустяки. Прежде всего необходимо осмотреть столовую и сад.

Лекок и судья тотчас же спустились вниз, и отец Планта показал сыщику стаканы и бутылки, которые по его приказанию были отставлены в сторону.

Лекок оглядел стаканы один за другим, осмотрел их на свет и исследовал влажные места, которые еще оставались на хрустале.

— Ни из одного из них не пили! — решительно сказал он, закончив осмотр.

— Как, неужели ни из одного?

— Решительно ни из одного.

Улыбнувшись, Лекок подошел к двери, отворил ее и позвал:

— Франсуа!

Явился личный лакей графа Тремореля. Он был очень расстроен, сожалел о своем господине и плакал.

— Послушай-ка, милейший, — обратился к нему агент тайной полиции с той фамильярностью, которая свойственна служащим в сыскном отделе. — Выслушай меня хорошенько и постарайся отвечать на вопросы с чувством, с толком, с расстановкой. Было ли в обычае у вас в замке приносить из погреба вино про запас?

— Нет, сударь, перед каждой едой я сам лично спускался в погреб.

— Значит, у вас в столовой никогда не оставалось полных бутылок вина?

— Никогда.

— Но ведь могло же несколько остаться в буфете?

— Нет, сударь.

— А где ставили пустые бутылки?

— Я ставил их в этот угловой шкаф, вниз, и когда их набиралось достаточно, то я относил их обратно в погреб.

— Когда ты в последний раз относил их туда?

— Дней пять или шесть тому назад.

— Отлично. Какой ликер пил твой барин?

— Покойный граф почти никогда не пил ликеров. Как-то случайно ему захотелось рюмочку водки, и он взял ее вот из этого погребца.

— Значит, у него в шкафу не могло быть начатых бутылок рома и коньяка?

— Нет, сударь.

— Спасибо, милейший, можешь проваливать!

Франсуа пошел было, но Лекок его вернул.

— Загляни-ка в шкаф. Столько ли там пустых бутылок, сколько ты туда ставил?

Слуга повиновался, открыл шкаф и воскликнул:

— Вот так штука! Там нет ни одной!

— Превосходно! — ответил Лекок. — На этот раз проваливай так, чтобы засверкали пятки.

Как только лакей затворил за собою дверь, сыщик спросил:

— Ну-с, господин мировой судья, что вы думаете об этом?

— Вы правы, господин Лекок.

Сыщик понюхал поочередно каждый стакан и каждую бутылку.

— Ну конечно! — воскликнул он. — Новое доказательство моих предположений!

— Что еще? — спросил мировой судья.