Элизабет вдруг осознала, что невольно направляется в их сторону. Подойдя ближе, она увидела, как легкими движениями пальцев Симон касается груди девушки и та радостно хихикает. Заметив Элизабет, девушка резко отстранилась; выглядела она виноватой. Симон обернулся, намереваясь обрушить свой гнев на непрошеного свидетеля, и, к отвращению Элизабет, ничто не дрогнуло в его лице, когда он увидел свою новоиспеченную супругу.

– Уже шпионишь за мной, Лиз? – с издевкой спросил Симон. Элизабет вдруг осознала, что он изрядно пьян. Это было на него не похоже; единственным оправданием могли служить лишь эмоциональные перегрузки свадебного дня.

– Разумеется, нет, дорогой, – весело ответила она. – Я просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Сто лет тебя не видела.

Симон бросил на нее хмурый взгляд.

– Не увлекайся слежкой, я этого не потерплю. – Затем отвернулся и, взяв девушку под руку, увлек ее за собой, оставив свою невесту в одиночестве, растерянную и униженную. Это была первая в череде подобных стычка, когда Элизабет задавала себе один и тот же мучивший ее вопрос – не совершила ли она страшную ошибку, став женой этого холодного, высокомерного красавца.

В тот же день, после торжества, молодожены отправились в свадебное путешествие. Элизабет весело щебетала, вспоминая подробности свадьбы, отчаянно пытаясь заглушить в себе дурные предчувствия. Симон был сдержан и немногословен, не откликаясь на милую болтовню супруги. Ночью, в гигантской постели их роскошной спальни, он обошелся с ней грубо, жестоко и оскорбительно для ее нежных чувств. В его натиске не было и намека на любовную игру, исполненную ласк и соблазна, которой Элизабет ждала от мужчины, так изысканно и тонко ухаживавшего за ней до женитьбы.

На следующее утро из аэропорта Хитроу они вылетели на Барбадос. За весь полет они не обмолвились ни словом. Симон углубился в книгу, отвлекаясь лишь на бесплатное спиртное, которое разносили услужливые стюарды. Элизабет смотрела в иллюминатор, любуясь красотой голубого неба, и вновь и вновь спрашивала себя, как же она позволила склонить себя к этому браку.

Две недели на Барбадосе прошли, однако, несколько лучше. Симон стал нежнее в постели – Элизабет даже начинали нравиться его ласки, – а в разговорах, хотя и пустячных, сделался добрее и внимательнее. Элизабет несколько успокоилась и сосредоточилась на загаре, который придал ее тонкой красоте еще большее очарование.

Возвращаясь в Англию, в свой новый дом – Уортхэм Мейнор, подаренный родителями Элизабет небольшой, но весьма изысканный особняк времен королевы Анны недалеко от Беркшира, – молодые супруги чувствовали себя уже гораздо более раскованно, вполне привыкнув друг к другу. Но раскрепоститься окончательно, достичь полной свободы общения, которую Элизабет считала основой хорошего брака, им так никогда и не удалось. Пролетали недели и месяцы, Симон постепенно отдалялся, сосредоточившись на работе, и Элизабет уже начинала сомневаться, знала ли она когда-нибудь его настоящего.

Любовный дурман первых дней супружества быстро рассеялся, и все реже и реже они бывали близки. Элизабет уже и не огорчалась по этому поводу. Тем более что никогда не знала, найдет ли в постели нежность и ласку или придется на следующее утро обрабатывать йодом рубцы и синяки. Она тоже стала избегать близости, и некогда очаровательная, пылкая девушка постепенно превратилась в суровую, сдержанную женщину. Когда через восемнадцать месяцев после свадьбы, родился их старший сын Кит, она обратила свою нерастраченную нежность на него, а потом и на Джеймса, появившегося на свет еще два года спустя.

Еще во время первой беременности Элизабет начала подозревать Симона в неверности. С трудом верилось, что это возможно так скоро после свадьбы, и она гнала от себя горькие мысли, а с рождением ребенка и вовсе отвлеклась от них. Но подозрения возникли вновь, во время следующей беременности. Элизабет стала замечать, что Симон все чаще оставался в городе, а когда попробовала упрекнуть его в этом, услышала в ответ отговорку о напряженной работе. Потом родился Джеймс, и с двумя маленькими детьми на руках у Элизабет уже не оставалось времени на беспокойства такого рода.

Симон действительно много работал. Будучи самым молодым по возрасту членом палаты общин, он привлек к себе внимание с того самого дня, когда занял место в парламенте, и уже вскоре началось его стремительное восхождение на политический Олимп. Его первый пост в правительстве был небольшим, но это было лишь началом карьеры. Элизабет видела мужа все реже и реже, оставаясь с детьми в Беркшире, в то время как Симон, пока шли заседания парламента, жил в Лондоне, в их маленькой двухкомнатной квартирке на Долфин-сквер. Когда сыновья подросли и разъехались по колледжам, Элизабет посвятила себя благотворительной деятельности. В глазах публики она оставалась верной женой тори, его опорой. Она и в самом деле уважала политические устремления супруга и была готова, как бы ни складывались их отношения, сделать все от нее зависящее, чтобы помочь Симону в его борьбе за пост в Кабинете министров.

Когда у Элизабет уже не осталось никаких сомнений в неверности мужа, – помогла случайно обнаруженная в кармане его пиджака компрометирующая записка, – она уже относилась к этому со стойким безразличием, так же как и к "оплеухам", которые получала и на людях, и дома. Правда, по мере того как продвигалась его карьера, подобные выходки Симон позволял себе все реже. В конце концов, он был далеко не дурак и, казалось, понимал, что, как бы он ни относился к Элизабет, она со своими деньгами, изысканностью манер и полезными связями была его главным достоянием. Элизабет же держалась за этот брак с твердой решимостью пройти весь путь до конца. Оставить Симона было бы неразумно, это было бы предательством не только по отношению к нему, но и к себе самой, поскольку означало бы отказ от раз начатого дела. Все нужно доводить до конца, несмотря на препятствия и неудачи. И выходить из любой ситуации достойно. Этим заповедям Элизабет учили в школе и родительском доме, и ничто не могло заставить ее пренебречь своим долгом.

В то утро, когда Элизабет получила письмо Аманды, Симон был в кой-то веки дома. Он работал в своем кабинете над проектом важной речи и, по всей видимости, собирался посвятить этому весь день. Симон терпеть не мог, когда его отвлекали от работы. С другой стороны, подумала Элизабет, если окажется, что письмо не фальшивка, им надо заниматься немедленно. Один лишь намек на подобный скандал – и карьера Симона окажется под угрозой. Стоит бульварной прессе заполучить такую информацию, и поток грязи уже не остановить.

Элизабет внимательно перечитала письмо. Девочка предлагала сделку, в этом не было никаких сомнений. В тоне ее послания сквозили угрожающие нотки, словно она была исполнена решимости идти до конца. Элизабет решила отложить разговор с Симоном до ленча. В конце концов, пара часов ничего не изменит, а он в последнее время был особенно раздражительным. В сознании промелькнуло: не появилась ли у мужа новая пассия? Но Леони О'Брайен, если и в самом деле была его любовницей, то очень давно, еще до знакомства с Элизабет. Однако почему Симон никогда не говорил ей о ребенке?

Она тяжело вздохнула. Почему ей выпала такая участь – жить с человеком, который публично проповедовал мораль и святость семейных уз, а своей частной жизнью жестоко попирал эти же заповеди? Врожденная гордость мешала Элизабет признать поражение.

И, кроме того, оставались еще сыновья. Она не могла предать их, а значит, надо было сохранять выдержку во имя детей и их блага. Теперь, похоже, у Симона есть еще и дочь. Странно, но Элизабет всегда мечтала о малышке-дочери.

Все утро она провела в своей комнате, вышивая комплект накидок на сиденья. Работа успокаивала; Мэлкин, огромный серый кот, составлял ей компанию, с интересом наблюдая за тем, как пронзает ткань игла и протягивается длинная шерстяная нить. Когда часы пробили время ленча, Элизабет отложила вышивку. Захватив письмо Аманды, она вышла из комнаты и спустилась вниз; Мэлкин неотступно следовал за ней. Остановившись у кабинета мужа, она постучала в дверь.