Чтоб опять в лягушку из царь-девицы.

Генеральный видел бы – удивился

[Он сторонник принципа "vidi – vici"],

Но пока не ведает – веселись.

Ты шагаешь молча с зонтом и сумкой.

А весна текущая [сука сукой]

То зальет глаза похотливой скукой,

То прижмется жалостливо к ногам.

Беззащитна так же, как беспардонна.

Беспринципна так же, как бесподобна.

И ее попутавший бес, подонок,

Превращает лирику в балаган.

По Арбату прямо, до «Мира Пиццы».

Потому что можно не торопиться.

Потому что хочется утопиться,

Но давно по щиколотку моря.

А потом глотает тебя метро и

Пластилинно давит до первой крови.

Через час натешится, пасть откроет,

Отрыгнет в последствия февраля.

Милый дом встречает горящим светом,

Сквозняком в прихожей и креслом с пледом.

А весна неслышно заходит следом,

Чтобы в спальне с тумбочки взять таро.

И порхнут пажи меж луной и башней

К королеве кубков – тебе вчерашней –

Соревнуясь дерзостью – кто бесстрашней.

Это все естественно и старо.

Даже шут опомнится, ляжет в ноги –

Бедный Йорик, маленький, одинокий.

Добровольно станет одним из многих,

Кто имел надежду на рецидив

Или был впервые тоской простужен.

Но тебе легко, и никто не нужен.

У тебя эспрессо на поздний ужин.

И еще два года до тридцати.

умирай за меня легко, потому что тебе пора.

потому что плывут глаза за зелеными облаками.

потому что прописан Бог капитаном на твой корабль –

покорять глубину весны, якорями ее лакая.

заигравшийся патефон отравил для тебя иглу,

белой нитью запряг и смолк, озадаченный подоплекой.

просто ломка еще нежна, чтобы сниться под первый луч,

осторожно ложась в ладонь непроявленной фотопленкой.

под дождем вырастает май из смирительного холста,

из распахнутого окна, из задуманной небылицы.

если рамкой прижмется тень, опоздавшая вырастать,

умирай за меня сейчас, чтобы с будущим не делиться.

старый город несет твой крест, перемноженный куполам,

под конвоем ревнивых звезд [что ни падшая – то святая].

умирай за меня любить. это лучше, чем кабала

редких строк, что идут ва-банк и встречаются животами.

Мальчик заводит фиолетовый "ягуар",

Личного венеролога, парочку игуан,

Присылает орхидеи, зовет меня на Гоа.

"А не хочешь на Гоа – поехали на Бали".

Но не бьется, не колется, не болит.

[Если уж по-честному, было б чему болеть!]

"Может, завтра в кино или в пятницу на балет?"

Он купюрам слов пририсовывает нули,

Добавляет вес.

Он готов расплескаться – только подставь бокал.

Пахнет миксом лайма и табака.

Сын полка

В грозной army of lovers.

[Ламер!]

Продавец иллюзий. Ловец невест.

Окруженный по жизни говорящими зеркалами.

Только я не из тех, кто с радостью – на ловца.

Паршивая крашеная овца.

Не в стаде.

Мальчик, хорошенький, ты мне совсем некстати.

Я давно с другим.

У него ни машины, ни диплома, ни кошелька.

У него родинки рассыпаны по щекам.

У него будильник в пять тридцать.

А за мгновение до звонка

Он откидывает мне волосы с лица и целует ресницы,

Говорит: "К нам стучится дождь, выходи, встречай!

Вон круги на лужах выводит небесный циркуль."

Он в обитую кружку наливает самый вкусный чай.

Пью, обжигаюсь, загадываю сбиться с цикла,

Чтоб носить в себе родную его печаль,

Прелюдию к очень_осени, к ноябрю,

Когда перелетные листья просят пристанища на балконе.

И не важно, что я его не люблю,

Понял?

бэйб ты сегодня чудесно выглядишь

глаза прищуришь не целясь выстрелишь

в упор или в спину

я броню скину

и пожалуй выстелю

дорожку скатертью

для твоей пули

хули

слушай а не пойти бы тебе к чертовой матери

прямо пешком по шпалам

прямо ползком по рельсам

как попало

в эпицентр бала

смотри не порежься

когда будешь пить из расколотого бокала

самый прекрасный яд

ладно детка бывай

только не забывай

настоящая Маргарита – я

Она садится без приглашения, обнимает ногами табуретку, лезет за словом в дырявый карман.

Долго копается и наконец находит нечто, отдалённо напоминающее то, что собиралась сказать:

– Послушай, Юшина, научи меня жить как живешь сама.

Чтоб ни кумира, ни совести,

Книги, перечитываемые с конца,

Пыльца

Сумасшедших бабочек, плавающих в невесомости –

Маленьких стражниц, охраняющих счастье внизу живота.

Научи меня тишине, которая рождается с пеной у рта.

Научи меня не оглядываться, когда

Уходишь.

Научи меня взять и правильное загадать,

Пока крылата одна-единственная звезда

Назло погоде,

Пока на детской площадке вырастает клевер о четырёх лепестках –

Параллельно с замками из песка.

Научи меня осени в середине августа –

Новорождённой, недоношенной, от которой нельзя устать,

Как нельзя устать за пазухой у Христа

От радуги, которую хочется нести в руках,

Не расплескав.

Моя верная скволочь. Иногда я боюсь беспредела у тебя внутри.

Девочка-банда. Мысли твои – главари –

Особо опасны, непредсказуемы и жестоки.

Чувства – шестёрки,

Ты управляешь ими на раз-два-три,

Разворачиваешь через две сплошные в плотном потоке.

Послушай, Юшина, прекрати уже с собой говорить!

осень манит прибоем и хочется сети брать,

выдвигаться в открытое золото, кликать шторм.

но не снят[ь]ся с тяжёлого якоря сентября [/]

в бессознательной психоделике мокрых штор [/]

невесомые сны по Чюрлёнису. только Климт

принимает условные ставки к себе на борт.

мы гадаем на контурных картах, где корабли

под крестовыми флагами смело вступают в бой:

е4-е3. обречённая падать, сеть

возвращается вспять, принося с собой из глубин

распечатку непринятых вызовов. просто смерть

избегает того, кто талантливо нелюбим,

и хранит, не касаясь смирительной, тканой в долг

[как положено: с миру – по нитке, с войны – по две].

капитан, капитан, улыбнитесь! задрав подол,

семибальная осень с субтитрами из-под век

начинается в стол, обнажается дорожать,

для вскормлённой химерами памяти нежа плеть.

приставляю к спине твоей дуло карандаша –

целовать тебя разрывными и не жалеть.