- Киро, слушайте внимательно. До исхода малой ночи я умру, и вы должны...
Крик раздул в легких неистовое пламя, и Гартазьян расстался с намерением передать драгоценные сведения на словах.
- Я постараюсь написать рапорт королю. Вам же приказываю во что бы то ни стало сделать так, чтобы король его получил. Достаньте ваш журнал для приказов. Убедитесь, что карандаш не сломан, и оставьте его на земле вместе с книгой. Сразу после этого возвращайтесь к солдатам и ждите Его Величество. Расскажите ему о том, что со мной произошло, и напомните, что минимум пять дней никто не должен приближаться к моему телу.
Долгая и болезненная речь вытянула из Гартазьяна последние силы, но он держал спину по-военному прямо, пока Киро спешивался и клал журнал на землю.
Лейтенант выпрямился, вернулся в седло, но отъезжать не спешил.
- Сэр, мне так жаль...
- Ничего, - перебил Гартазьян, тронутый человечностью юноши. - Не горюйте обо мне. Езжайте и заберите моего синерога. Мне он больше ни к чему.
Киро неловко отдал честь, взял под уздцы осиротевшее животное и исчез в сумерках. Гартазьян двинулся к журналу. С каждым шагом ноги подкашивались все сильнее; возле журнала он мешком осел на землю, и пока вытаскивал карандаш из кожаного кармашка, последний отблеск солнца исчез за изгибом Мира. Но и в полутьме Гартазьян видел достаточно, чтобы писать, - выручали гало Мира и причудливые блестки, собранные кое-где в плотные круглые грозди.
Он попробовал опереться на левую руку и тут же рывком выпрямился - в раненом плече вспыхнула боль. Потрогав пальцами входное отверстие, полковник слегка утешился тем, что бракковый цилиндрик почти всю свою силу растратил на пробивание кожаного валика на краю кирасы: он засел в плоти, но кости не повредил. Гартазьян напомнил себе: надо записать, что оружие чужаков стреляет без обычной задержки. Он сел, положил журнал на колени и начал составлять подробный рапорт тем, кому вскоре предстояло столкновение с чудовищными пришельцами.
Работа дисциплинировала разум, помогая не думать о близком конце, но тело, сопротивляясь яду птерты, то и дело напоминало о проигранной схватке. Казалось, в желудок и легкие насыпали раскаленных угольев, грудь сжималась в мучительных спазмах, и судороги временами вынуждали руку сбиваться на едва разборчивые каракули. Смерть подступала так быстро, что, закончив рапорт, Гартазьян с тупым удивлением понял: от сознания и сил остались жалкие крохи.
"Если я уйду отсюда, - подумал он, - то журнал можно будет забрать без промедления и риска для жизни".
Он положил журнал, а на него - чтобы легче было найти - свой шлем с красным плюмажем. Встать на ноги оказалось гораздо труднее, чем он ожидал. Борясь с головокружением, полковник обвел взглядом окрестности - в глазах рябило, и казалось, что они покрыты огромной скатертью, по которой бегут медлительные волны. Киро уже собрал людей, они разбили лагерь и разожгли большой костер - ориентир для Чаккела. Сумерки превратили солдат и животных в аморфную массу; все вокруг было неподвижно, кроме беспрестанно мерцающих метеоритов на фоне звезд и густых туманностей.
Гартазьян догадался, что большинство глаз в лагере смотрит на него. Он повернулся и побрел прочь, по-клоунски шатаясь. С пальцев левой руки на траву капала кровь. Шагов через двадцать ноги запутались в папоротниках, он рухнул ничком, да так и остался - лицом в щетинистых листьях.
Бессмысленно вставать. Бессмысленно цепляться за остатки сознания.
"Ронода и Хэлли, малыш, я возвращаюсь к вам, - подумал он, когда в его глазах начала угасать вселенная. - Скоро мы..."
Глава 4
Услышав скрежет отодвигаемого засова, Толлер Маракайн прежде всего испытал облегчение. В камере ему разрешалось писать, и хотя он всю малую ночь просидел с блокнотом на коленях, пытаясь сочинить письмо Джесалле и как-то объяснить свой поступок, на бумаге осталась одна-единственная покаянная фраза:
"Мне очень жаль".
Три слова погребальным колоколом звучали в мозгу, словно мрачная эпитафия жизни, выброшенной на свалку, и он желал - искренне и глубоко, чтобы поскорее истекли ее последние мучительные секунды.
Толлер встал и повернулся к отворяющейся двери, ничуть не сомневаясь, что сейчас перед ним возникнет палач в сопровождении наряда тюремной стражи. Но вместо этого в расширяющемся прямоугольнике дверного проема появилась упитанная фигура короля Чаккела, а по бокам его - гвардейцы с каменными физиономиями.
- Воистину, я должен гордиться собой, - сказал Толлер. - Сам король провожает меня к эшафоту.
Чаккел поднял журнал в кожаном переплете - армейский журнал для приказов.
- Маракайн, твое поразительное везение не оставило тебя и на этот раз. Пойдем, ты мне нужен. - Он вцепился в руку Толлера с силой, которой позавидовал бы палач, и вытащил его в коридор, где зловонно чадили фитили в недавно расставленных плошках.
- Я вам нужен? Неужели это означает?..
Как ни парадоксально, в этот миг, когда к нему вернулась надежда, Толлер испытал страх такой сильный, что на лбу выступил холодный пот, а голос сел.
- Это означает, что я готов простить тебе дурацкую выходку в нынешний утренний день.
- О, Ваше Величество! Я вам так благодарен... От всей души! - сбивчиво отвечал Толлер, а про себя клялся Джесалле, что больше никогда в жизни не подведет ее.
- Ну еще бы! - Чаккел вывел его из тюремного корпуса, а после - за ворота, где охранники вытянулись перед ним в струнку; и вот Толлер снова на плацу - казалось, после поединка прошло целое тысячелетие.
- Наверно, все дело в том небесном корабле, - вслух предположил Толлер. - Он на самом деле с Мира?
- Поговорим об этом наедине.
Толлер и Чаккел с гвардейцами, не отстающими ни на шаг, вошли во дворец через заднюю дверь. Следуя за монархом по коридорам, Толлер ощутил мыльный запах пота синерога, идущий от его одежды. Значит, король долго ехал верхом. Очень интересно. Наконец они добрались до потайного входа в кабинет, где из мебели был только круглый стол с шестью скромными стульями.
- Прочти. - Чаккел вручил Толлеру журнал для приказов, а сам уселся за стол и уставился на свои крепко сжатые кулаки. На его медной от загара лысине блестели капельки пота. Было заметно, что он очень взволнован.