В движении находилось более двух тысяч колесных перевозочных средств, и многие тысячи людей уже заполнили рощу, когда туда добралась наша компания. Группы деревьев сменились теперь бескрайними лугами и цветущим кустарником, источающим вокруг благоухание. В подходящих местах были разбиты вместительные шатры, в которых за легкими закусками расположились на отдых важные персоны и угощали своих друзей.

– Ну, господин кузен, куда же запропастилась царица? – заговорил Бабунин, когда вновь прибывшие выбрались из колясок и немного прогулялись в сутолоке блестящего общества.

– Мы ее непременно увидим, говорю вам, и будем видеть еще довольно часто, она пробудет в Москве гораздо дольше, чем многие думают, тут серьезные дела затеваются; да-с, если позволите так выразиться, – вздохнул писарь и с достоинством закрутил между пальцами табакерку.

– Все, что бы наша матушка Екатерина не предпринимала, – заметил Самсонов, – будет, несомненно, делаться нам на пользу.

Чоглоков бросил на него странный взгляд и крепко закусил губу, как бы заставляя себя промолчать.

– Сказать тут особо нечего, – продолжал писарь, – и менее всего допустимо рассуждать об этом, но каждый может одобрить такое действие правительства, и притом в государстве, где только один господин, а все остальные рабы, такое неслыханное великодушие; вот англичане-то удивятся; и какие же после этого будут у них преимущества перед нами? Да абсолютно никаких преимуществ, ну ни малейших.

– О чем, собственно, ты толкуешь? – удивился Самсонов.

Табакерка как колесо точильщика закрутилась у писаря между пальцами.

– О чем я толкую? О государственной тайне. Уже несколько месяцев тому назад в самые отдаленные уголки империи были разостланы указы. Тогда не пришло время заводить речь об этом, потому-то я и помалкивал, не отваживаясь даже намекнуть на это... – впрочем, надо заметить, тогда он и сам ровным счетом ничего об этом деле не знал, – однако теперь можно отважиться... наша великая монархиня... словом, на днях выйдет манифест, созывающий сюда в Москву делегатов от всех национальностей России, чтобы обсуждать новые законы...

– Да вы, часом, не спятили? – крикнул капитан.

– Господин офицер, я этот манифест собственноручно... переписывал.

– Следовательно, мы должны получить такой парламент, как в Англии? – спросил Бабунин.

– По доброй воле и милостью царицы, – присовокупил Самсонов, – да, да, ничего не скажешь, великая и попечительная женщина, наша государыня Екатерина Вторая. Пусть здравствует она многие лета и царствует, многие ей лета!

Внезапно в скоплении народа возникло сильное оживление, волнение и толкотня.

– Императрица, в сопровождении княгини Дашковой, это ее золотая карета! – крикнул писарь.

В экипаже из позолоченного дерева, стенки которого образовывали листы венецианского стекла, сидели две женщины, одна красивая и величественная, в казачьей шапке, другую едва ли можно было назвать миловидной, но она отличалась грацией и живой одухотворенностью. Маша схватила капитана за локоть и быстро отвела его в сторону.

– Ты не должен смотреть на нее, – сказала она.

– На кого?

– На императрицу.

– Это почему же, глупенькая? – с недоумением спросил Чоглоков.

– Потому что... Я, собственно, и сама не знаю почему... – промолвила в ответ Маша, – но я всегда начинаю дрожать, когда заходит речь об императрице, может это предчувствие, что она отнимет тебя у меня. Ведь она выбирает себе фаворитов, нисколько не заботясь о мнении света, а ты... ты, почему ты не должен был бы ей понравиться?

– Ты успокоишься, если я скажу тебе, что Екатерина никогда не сможет стать мне опасной?

– Правда? Но ведь она такая красивая!

– Однако я ее ненавижу, – пробормотал капитан.

Маша, казалось, не поняла его.

– Да что ты говоришь, – наконец выдохнула она.

– Она тиранка, она велела убить своего супруга, – продолжал Чоглоков, – и обманывает Европу видимостью великих преобразований, тогда как сама обращается с народом более варварски, чем это позволяли себе когда-то Нерон и Калигула.

– Я не понимаю тебя, – помолчав в раздумье, сказала девушка, но мне вполне достаточно того, что ты не любишь ее.

– А этот русский парламент! Что это еще такое, что он должен означать? – продолжал капитан. – Все это лишь жалкая комедия, затеянная для того, чтобы ввести в заблуждение ее панегиристов в далекой Франции и вдохновить их на новые славословия, однако нас ей не провести, ты только представь, как смехотворно это закончится.

– Но в таком случае объясни мне, – неожиданно крикнула Маша, – если ты так сильно ненавидишь ее, почему тогда я так сильно боюсь Екатерины, объясни мне?

На сей раз господин Ямроевич действительно оказался в курсе всех политических начинаний. Императорский манифест, приглашавший прибыть в Москву делегатов от всех национальностей и племен России для обсуждения новых законов, был обнародован уже в ближайшие дни[1] и привел Европу в благоговейное изумление, но на самих русских нагнал немало страху.

Можно ли было намерение абсолютной самодержицы, запятнавшей себя кровью супруга и множества несчастных, составлявших заговоры для ее свержения, предоставить своему народу, подавляющая часть которого по-прежнему прозябала в унизительном бесправии, свободы Англии и участие в законотворчестве воспринимать всерьез, или то была лишь смелая шутка в духе Ивана Грозного, который пригласил влиятельнейших людей государства избрать наследника, и когда те объявили, что не находят человека, достойного бы занять после него престол, глумливо заявил им: «Ваше счастье, кабы вы такого нашли, я велел бы ему и вам заодно посрубать головы!».

Верные подданные Екатерины сначала вообще отказались выбирать от себя делегатов, а когда им было приказано воспользоваться-таки своим правом, они различными проволочками стали всячески препятствовать отправке данных в Москву, и только под угрозой использования полиции последовали призыву монархини. Парламент, депутатов которого пришлось бы точно преступников доставлять под конвоем, даже для екатерининской России выглядел бы слишком карикатурно. В конце концов выборные все-таки собрались в Москве[2] . Со времен Вавилонской башни не случалось видеть собранными в одном месте представителей столь разнообразных рас и национальностей и столь диковинных человеческих типов, они прибыли с ледяных просторов полярных территорий и со степей юга, с берегов Иртыша и Волги. Это было собрание, пытавшееся решить огромные задачи, но закончилось оно точно тем же, чем и строительство Вавилонской башни.

Депутаты из-за языкового барьера не могли объясняться друг с другом, но когда их через переводчиков познакомили с планами монархини, они тотчас же пришли к единодушному мнению, что она великая правительница, настоящая мать отечества.[3]

Впрочем, они, похоже, так и не поняли, чего от них требовали, и неколебимо стояли на том, чтобы не высказывать собственного суждения по поводу предложенных на их рассмотрение законов. Все, что матушка царица изложила на бумаге и без сомнения было выше всяких похвал, они всего лишь заново озвучивали, и находились здесь только затем, чтобы послушно исполнять ее повеления и во всем служить ей[4] . Однако править с таким соглашательским парламентом, не по нутру даже нероновской натуре Екатерины.

Таким образом она милостиво отослала делегатов домой[5] – то был для них высший момент деятельности на благо народов России – и на этом комедия свободы закончилась.

Для ее прославления были отчеканены золотые памятные монеты и распределены среди депутатов. Б?льшая часть их была продала в Москве местным ювелирам.