Судьи по одному подходили к столику в центре. Миска и две кучки камней были спрятаны от чужих взглядов плотными высокими перегородками, так что голосование оставалось анонимным. Первый. Вторая. Третий... Четвёртый... Девятая. Когда судьи вновь заняли свои места, медиатор склонился над столиком. По чёрному лбу побежали волны. Однако морщины быстро разгладились: мнение судей было ясным.

Медиатор взял обе чаши в руки, поднял над головой.

—Что ж, не стоит ребёнка лишать отца. Ажедаф Эцилоки подавляющим большинством голосов, — миска с белыми камнями опустилась вниз, — оправдан по всем пунктам. Прошу покинуть зал.

Судьи сдержанно похлопали, облегченно вздыхая. Им было о чём поговорить на досуге. Дасутэф вежливо попрощался с ними, потом с Ажедафом, а там как ветром сдуло: медиатора ждали ещё в нескольких местах. Весь Ясмаф пока не знал, что в этом зале разобрали уникальное дело. Эцилоки с ужасом думал, какая шумиха поднимется, если хоть крупица осядет в руках журналистов. Но ещё в начале слушания на Ажедафа был наложен запрет о разглашении подробностей дела. У Совета могли быть свои планы на Ойзина, а выше Совета в Конфедерации не было ничего. Весь месяц до слушания Эцилоки общался только со следователями, да и то не в присутствии Ойзина. Сейчас всё кончено. Они свободны.

Ажедаф опустился на колени перед сыном, взял за плечи.

—...Папа, почему ты меня обманывал? — прошептал ящер.

— Не хотел ранить тебя. Я был неправ. В правде жить легче. Да, я виноват, что поддался сиюминутной прихоти много лет назад, но что поделать? Ради такой прихоти, как ты, стоит жить на свете.

Ойзин помолчал, переминаясь с ноги на ногу. Наконец, поднял голову и взглянул в добрые, медного цвета глаза отца:

— Ты всё-таки отдашь меня в училище?

Ажедаф погладил Ойзина по голове. Будущее вновь засияло красками.