Весной 1943 года Подгурский узнал, что где-то под Рязанью формируется польская дивизия. Не долго думая, он снова пустился в путь. Наконец он добрался до места и был сразу же зачислен в 1-й танковый полк. Его, подготовленного танкиста, приняли охотно. Но когда он узнал, что в Григорьевском формируется авиационный полк, ему захотелось перейти туда. Правда, сделать это было нелегко, но Подгурский добился своего и начал летать.

Его инструктор, лейтенант Аникин, спокойный и опытный летчик, считал Подгурского способным учеником. После тридцати полетов с Аникиным Подгурский сделал первый самостоятельный вылет на учебно-тренировочном самолете УТ-2.

Каждый летчик навсегда запоминает свой первый вылет без инструктора, первое боевое задание и первый воздушный бой.

Первым боевым заданием Козы М. П. (это прозвище буквально прилипло к Подгурскому) был патрульный полет над Варшавой в сентябре 1944 года. А первый свой бой он провел, прикрывая штурмовики в налете на Врицен в апреле 1945 года.

Восемь горбатых "илов" уже делали круг над Барнувко, когда звено истребителей еще только выруливало на старт. В первой паре были поручник Лобецкий и поручник Подгурский, во второй - поручник Штакхауз и хорунжий Вешхницкий.

И вот навстречу истребителям стремительно понесся лес, потом он ушел под крылья и прижался к земле. Машины набрали высоту, поднялись выше строя штурмовиков. В это время "илы" пролетали над шоссе, оставив слева Дембно. Истребителя пристроились к штурмовикам с обеих сторон.

Лобецкий и Подгурский прикрывали непосредственно штурмовики, а Штакхауз и Вешхницкий, словно овчарки, охраняющие стадо, носились вокруг, заходя то сзади, то сверху, то с боков.

Полоса леса оборвалась, но ненадолго. Самолеты миновали шоссе и железнодорожную линию, соединяющую Костшин со Щецином, и вышли к обрывистому берегу Одера, поросшему густым кустарником. Дальше снова потянулись леса, раскинувшиеся от самой Старой Рудницы на севере и до Костшина на юге.

Тучи ползли на высоте полутора тысяч метров. Между ними попадались небольшие ярко-голубые просветы. Косые лучи солнца особенно ярко сверкали на белоснежных краях облаков и падали вниз отвесными, слепящими каскадами.

Неожиданно из-под этого сверкающего ливня солнечного света вынырнули и тут же скрылись в мутной толще облаков две черные точки. Их можно было принять за пару охотящихся ястребов. Но острый взгляд Подгурского не подвел - это были самолеты.

- Справа прямо под облаками вижу две машины. Они сейчас над рекой, примерно над Гюстебизе. Кажется, направляются к нам, - тут же передал он поручнику Лобецкому.

- Вас понял, - ответил тот и стал вызывать вторую пару.

- "Лиса-два", "Лиса-два", "Лиса-два". Я - "Лиса-один", я "Лиса-один", - послышалось в наушниках.

- Я - "Лиса-два", - раздалось в ответ. - Я - "Лиса-два".

- Справа... - начал Лобецкий.

Штакхауз перебил его на полуслове:

- Вижу! Два "мессера". Оставьте их нам. Набираю высоту!

Подгурский оглянулся и увидел, как два "яка", в каких-нибудь двухстах метрах за ним, уклоняясь вправо, начали набирать высоту. Оба фашиста, вероятно, еще не заметили ни штурмовиков, ни их прикрытия и, не меняя курса, шли наискось, навстречу нашим "илам". У Подгурского даже шея заболела, - так он вертел головой во все стороны, стараясь не потерять из виду и приближающихся "мессеров" и набирающих высоту "яков". Но в этот момент Подгурский снова услышал голос Лобецкого:

- Смотри, Коза, не проморгай! Внизу тоже пара "мессеров"!

Подгурский глянул вниз и сразу же заметил их; на бреющем полете они приближались с северо-запада, со стороны Старой Рудницы. На темном фоне леса самолеты можно было различить только благодаря солнечным бликам, сверкающим на стеклах их кабин. Они подкрадывались к нашим штурмовикам, которые хорошо были видны снизу на фоне неба. Быстрые и юркие, они поминутно исчезали из поля зрения Подгурского, сливаясь с темной зеленью расстилавшегося под ними густого леса. Сердце у Подгурского билось все быстрее и быстрее. Нервы напряглись как струны, а в висках начало сильно стучать. Он ждал атаки. Было совершенно очевидно, что она вот-вот начнется, и поручник сильно беспокоился, удастся ли ему взять хотя бы одного из них на прицел. Фашисты были уже близко. Зайдя снизу и сбоку, они взмыли вверх, сделав боевой разворот, и бросились на два: последних "ила". Коза М. П. действовал проворнее: очереди его пушек перерезали фашистам дорогу. Снаряды, вероятно, прошли очень близко от цели, ибо "мессершмитты" внезапно сделали переворот и устремились, вниз.

Подгурского так и подмывало погнаться за ними. Он был уверен, что, имея большое преимущество в высоте и свободу маневра, одного-то уж из них он собьет. Но он не мог! Ни на одну минуту нельзя было оставлять штурмовики без прикрытия. И как хищный сокол, прикованный к жерди, с вожделением смотрит на летающих вдали голубей, так и Подгурский с тоской взирал на удаляющихся "мессершмиттов".

"Если бы я был в патрульном полете, они не осмелились бы вести себя так нахально; тогда бы я их не отпустил", - подумал поручник с горечью и неохотно замял свое место над идущими ровной лестницей "илами". Вместе с Лобецким он стал высматривать скрывшихся внизу "мессеров".

Подгурский первый заметил, как самолеты противника вышли из пикирования и снова устремились вверх, готовясь к новой атаке. На этот раз они оказались почти на одной высоте с ним, и это помешало поручнику немедленно открыть огонь. Он сделал переворот и нажал на гашетку как раз в тот момент, когда "мессершмитты" вынырнули над горизонтом в его прицеле. Подгурский заметил, что его снаряды проходят широко рассеянным веером, пересекая путь фашистских самолетов. Тогда он тут же под ними сделал такую быструю бочку, что у него потемнело в глазах. Внезапно он почувствовал страх, так как ничего не видел; теперь он был совершенно беспомощным, и в течение этих нескольких секунд гитлеровцы легко могли сделать из него буквально решето...

Чтобы поскорее возвратить зрение, затуманенное отливом крови от головы, Подгурский с усилием прижал подбородок к груди и весь сжался, каждый миг ожидая удара. Он ясно представлял себе эти резкие, молниеносные удары, как бы нанесенные дубинкой, а потом пронизывающую насквозь боль - в спине, в голове, в боку... Он каждой порой, каждой клеточкой своего тела ощущал эту предполагаемую боль.

Но ни одна очередь не попала в его самолет. А тем временем тьма понемногу рассеивалась. Подгурский увидел сначала свою руку, лежащую на ручке управления, затем ноги, упирающиеся в педали, и наконец контуры кабины. Он поднял голову. Горизонт лежал наискось к крыльям самолета и уплывал вверх, а земля с каждым мгновением росла и приближалась. Подгурский выровнял самолет и посмотрел вверх. Лобецкий дрался с "мессершмиттами". Его короткие злые очереди заставили фашистов повернуть и удирать без оглядки. "Хорошо, что он вовремя успел, - подумал Подгурский, подтягиваясь на свое место с правой стороны строя штурмовиков. - А ведь они могли мне здорово влепить..."

Он вдруг почувствовал страшную усталость. Глубоко вздохнув, он провел языком по пересохшим губам и вытер со лба ладонью мелкие капельки пота. Затем, усевшись поудобней в сиденье, задал себе вопрос: "Атакуют еще раз или нет?"

Он был взволнован и упрекал себя в том, что уже два раза упустил возможность сбить "мессершмитт".

"Надо было лучше целиться, - подумал он. - Особенно второй раз. Они были так близко... Ну ладно, теперь я не буду растяпой. Пусть только сунутся!"

Но "мессершмитты" больше не пытались атаковать. Они чувствовали себя неуверенно: их осталось только двое, так как другая пара, шедшая выше, вообще не ввязывалась в бой и сразу же повернула на запад.

Перелетев Одер, наши самолеты встретили плотный огонь зенитных батарей. Он усиливался с каждой минутой. Над Нойлевином и Вриценом их снова обстреляли с земли.

Так они долетели до шоссе, ведущего в Эберсвальде. Здесь штурмовики перестроились в боевой порядок и образовали круг, чтобы со стороны Шульцендорфа поочередно обрушиться на забитую составами железнодорожную станцию Врицен.