Антон был человеком, уже повидавшим большой мир.

И кроме того, оказалось, что он теперь знает грамоту и счет!… То ли в дальних краях освоил, то ли еще подпаском на пригорках по книгам постиг самоучкой науки, пока стадо щипало траву. Грамотные в Хейнцендорфе были наперечет. В ту пору в церковных книгах хинчицкие жители, бывшие свидетелями на свадьбах и восприемниками на крестинах, вместо подписи обычно ставили крест. Это гросс-петерсдорфские расписывались иногда: в Гросс-Петерсдорфе была школа, где преподавал волостной писец по имени Георг Михель. За педагогические труды ему платили на святого Георгия да на святого Михаила по 48 караваев домашнего хлеба, да на зеленый четверг [15] по восемь десятков яиц, к годовщине освящения храма — двадцать три пирога, да на Новый год по 46 крейцеров, да к рождеству и иным праздничным дням — то зерна, то фуражу, то еще чего-либо, и все это сверх особой школьной подати.

На отцовской шее Антон сидеть не мог, тем более что все хозяйство было уже в руках старшего брата, совсем не склонного терпеть иждивенца. А в батраки, как до солдатчины, хоть к родному брату, хоть к господам повидавшему белый свет Антону идти уже не хотелось. Вот он, подобно другим, столь же сильным грамотеям из бывших солдат вроде фонвизинского Цыфиркина, и взялся обучать полтора десятка хейнцендорфских детишек чтению, счету, письму, молитвам и началам крестьянского ремесла.

Односельчан это вполне устраивало. Отдавать своих ребят в Гросс-Петерсдорфскую школу многих удерживал страх. Хоть Гросс-Петерсдорф и близко, пускать малышей было все-таки боязно: и волки могли напасть, и нечистая сила, и дороги такие, что после дождей не пройти по ним. А невыполнение указа об одноклассном просвещении подданных пахло кошмарным штрафом. Ко всему Антон Швиртлих брал против гросс-петерсдорфского писца вдвое меньше. Писец же не счел его конкурентом, потому что хейнцендорфские дети к нему не ходили все равно. И Антон Швиртлих выбился в люди, приобрел в местном обществе вес, через два года женился на дочке богатого бауэра, на женины деньги купил дом с садом и сразу после этого послал свою учительскую карьеру ко всем чертям.

Но зато теперь и брат его Мартин, в чьих руках оказалось все отцово добро, и Мартиновы дети, и вся остальная родня почитали Антона до самой его смерти. И после нее тоже с гордостью вспоминали, что вот, мол, был у них в роду такой ученый человек, сумевший благодаря своим талантам возвыситься из батраков в учители. И слова Томаша Макиты насчет передавшихся юному Гансу талантов попадали в самое чувствительное место сердца Розины Мендель, урожденной Швиртлих, и ее мужа, конечно, тоже.

А Макита твердил, что Иоганна непременно надо учить дальше, и лучше всего учить в Липнике. Это местечко в четырех милях. Там была четырехклассная Коллегия для обучения Искусствам, Наукам и Ремеслам. На памяти Макиты туда уже попали двое из его учеников и получили уже не одноклассное начальное, а полное начальное образование.

Вопрос этот решали долго, обстоятельно, мучительно. То Липник казался Розине другой, страной, далекой чужбиной, где дитя просто может погибнуть вдали от ее материнских глаз. То захлестывали честолюбивые мечты, что Гансик, выучившись, выбьется в большие люди: может быть, станет волостным писцом или даже учителем, как покойный дядя или вот как Томаш Макита. А то и священником! Мечты перевесили. Отец посадил Гансика на телегу и отвез в Липник.

А там Иоганна приняли — только подумать! — сразу в третий класс. И он не сгинул в четырехмильной чужбине, а тоже восхитил липникских учителей своими способностями и прилежанием, и был регулярно ими отмечаем как «erster Vorzuglicher in der Klasse» — «первый из отличившихся в классе».

Здешние учителя твердили: «Надо в гимназию!» И это означало, что Иоганн может выбиться даже выше, чем представлялось год назад. И Мендель-старший постановил: «Так надо!» Пусть он не прикупит пару лишних иохов — его капитал идет в хорошее дело. А если он решал «так надо!» — то от решения не отступался. К тому же он выдал замуж старшую дочь Веронику, и в доме появился еще работник — зять Алоис Штурм. Хмурый. Рачительный. Себе на уме.

Ближняя гимназия была в Троппау. Иоганна приняли туда с пансионом «на половинный кошт». Кроме платы, родители должны были присылать с оказиями хлеб и масло для сына. В середине 30-х годов в империи стали улучшаться дороги, и то из Хинчиц, то из Гросс-Петерсдорфа кто-нибудь да ездил в Троппау на рынок. Оказии были. А Ганс учился превосходно.

И может быть, все бы шло вот так хорошо, как и прежде, если б Антон Мендель не решился бы ставить новый дом.

Планы оказались слишком широкими, и дом — еще не достроенный — съел все накопленное крепким бауэром. То было первым из «несчастливых событий», о которых потом в автобиографии поминал Мендель-младший.

И здесь еще можно было как-то крутиться да перекручиваться, но именно в эту пору отец с зятем и дядькой зимним утром поехали отрабатывать «Robot mit dem Pferde» — валить лес для графа Коллоредо, но вместо бревен привезли на телеге Антона Менделя. Его придавило срубленным деревом, и это было самым тяжким из следовавших друг за другом «несчастливых событий»: Мендель-отец навсегда вышел из строя.

А дом надо было достраивать, и долги, в которые влезли, надо было выплачивать. Антон сам ничего почти не мог теперь: Ну возился еще, кашляя от дыма на пасеке, да обхаживал яблони, но уже подрезать ветви и то ему было трудно. А пахоту, да жатву, да уборку картофеля и барщину тянули теперь Штурм с Вероникой и Розина. Ну и одиннадцатилетняя Терезия то скотину выгонит, то корму задаст. А Иоганн все еще жил в Троппау, при гимназии, на половинном коште.

Почти на всех страницах классных журналов фамилия «Мендель» постоянно стояла первой — в ту пору фамилии учеников располагали в журнале не по алфавиту, а по успехам.

И он был типичным первым учеником, прилежным и пунктуальным так, как только может быть прилежным и пунктуальным крестьянский парень, знающий, какие жертвы несет семья ради его обучения. Платить, хоть и половину, следовало за все: за обучение, за койку в дортуаре, за хлеб, за книги.

Но деньги на это теперь из дому не приходили, как прежде.

«…И он, с глубоким почтением нижеподписавшийся, будучи тогда лишь 16 лет от роду, попал из-за этого в печальные обстоятельства, так как был принужден совершенно самостоятельно заботиться о собственном содержании. По сей причине посещал он особый курс «для кандидатов в учителя и частных учителей» в главной окружной школе в Троппау, а так как после сданных экзаменов на аттестат (приложение В) он получил наилучшие рекомендации, ему удалось в период обучения в гуманитарных классах [16] зарабатывать частными уроками, дабы сводить концы с концами».

Так он писал в 1850-м.

Ильтис держал в руках это «приложение В» к менделевской автобиографии.

Оно называлось «Удостоверение о пригодности с наилучшими рекомендациями» и давало право добывать грошовые домашние уроки: осмотрительные родители троппауских лоботрясов соглашались платить свои крейцеры лишь дипломированным репетиторам. И хотя подметки Иоганновых сапог горели, перенося его по булыжнику с урока на урок, и ему — не приученному к разносолам — казалось, что концы с концами сведены, утомление и недоедание стали валить его с ног. Кстати, он и сызмала не был особенно крепким.

Но он все-таки окончил гимназию. Поехал в Ольмюц. Там был университет. Аппетит приходит во время еды — это общепризнано. Но Троппауская гимназия была всего шестиклассной и полного среднего образования не давала. Менделя приняли в другое заведение — в Philosophische Lehranstalt при Ольмюцком университете. Дословный перевод — Философское учебное заведение, или Философские классы — не сообщает нам ничего вразумительного, ибо у заведения не было прямой цели испекать гегелей и кантов.