Теперь-то, спустя двадцать лет, ей было сладко поминать свои

безумные молодые годы. Стеснясь и хорохорясь перед самой собой, вспоминала, как приладилась наставлять рога обоим своим мужьям.

Впрочем, с грустной честностью констатировала Наташа, оба этого совершенно не замечали. А если бы и узнали, наверняка не придали бы должного значения. Хотя, быть может, и выгнали бы с чердака. В конце концов от девиц, желающих похозяйничать в богемной мастерской, где обретались молодые и щедрые, веселые мужчины, в те годы отбою не было.

Однако дело сложилось само собой. Со старшим лейтенантом Владимиром

Брезгиным Наташа познакомилась, как это ни смешно, в Ленинской библиотеке. Дело в том, что, хоть и жила она жизнью нервной, диковатой и разбросанной, однако все ж таки ухитрилась за это время получить диплом, сдать кандидатский минимум и проскочить в аспирантуру к своему же кафедральному руководителю. А старший лейтенант Брезгин, слушатель Военно-инженерной академии, как оказалось, не довольствовался имеющейся в его учебном заведении специальной литературой, самообразовывался, расширяя свой кругозор, вплоть до чтения Камю. Вот так они и встретились впервые взглядами – в читальном зале, каждый со своей настольной лампой зеленого стекла.

У молодого офицера были, что называется, открытое лицо и добрые глаза. И это – не фигура речи: старший лейтенант Брезгин, действительно, был и добр, и романтичен. И несмотря на молодость очевидно основателен – что-то от покойного отца померещилось в нем

Наташе. Наличие иерархии ценностей, как принято было говорить на университетских семинарах в те годы: ведь это было, когда Андреев читал про сюрреалистов, а Мамардашвили – о Прусте. Наташа кое-какие лекции посещала, конспектировала, но понимала мало.

Их роман был ясен до геометричности, как советская лирическая комедия: прогулки по весенним лужам, цветы при свидании у памятника, робкие пожимания рук в темном зале кинотеатра Россия, поцелуи на лавочке в парке недалеко от университетского общежития, импрессионисты в Пушкинском, конечно, первое приглашение будущего полковника в гости и знакомство с целомудренной Полиной; некоторое ускорение по части расстегивания кофточки и проникновения под подол на той же лавочке, взаимное признание в любви – сперва он, потом она

я тебя тоже; помолвка в кругу слушателей Академии – Полина и

Женька были приглашены, разбитная Верка, разумеется, нет; первое робкое соитие – через два с лишним месяца после знакомства – в его коммунальной комнате,- лейтенант Брезгин подгадал, чтобы в квартире не было соседа; поездка к его маме в Расторгуево, холодец; перелет в

Свердловск к ее маме, домашние пельмени; свадьба с фатой в ресторане гостиницы Университетская – в одном комплексе с Балатоном, где некогда давали виски Клаб-99 ; первая беременность – при

Валеркиной хватке ни разу от него не залетела, и от Гоши отчего-то не беременела, начала даже волноваться, ходила к врачу, сказали, что у нее все в полном порядке. И выяснилось – да, действительно, в полном…

Так и прожили два десятка лет: первые роды, капитан научился гладить пеленки, подкапливали на то да се, защита кандидатской, банкет в той же Университетской; запомнился праздник: когда получил майора, купил Наташе кухонный комбайн (ГДР); первый цветной телевизор, цветной в том смысле, что фиолетовый с зеленым,- Рубин; машину

Жигули третьей модели выбирали полгода – все ходили с заветной открыткой, но нужного цвета не было; отдельная квартира – сразу двухкомнатная, и это нужно повторить: отдельная квартира; вторая беременность; доцентура; гарнитур дорогой, красивый – сережки и колье; пылесос Сименс и стиральная машина Бош; дали подполковника и земельный участок восемь соток; Ауди, дачка, клубнику сажать не стали – газон; первое пересечение границы -

Турция по туру, ничего особенного; переезд в трехкомнатную в Митино

– кругом лес да поля, метро нет, потому – подержанный

Жигуль-семерка для Наташи, в семье стало две машины; гарнитуры на кухню и в спальню (Италия), гамак на дачу, телевизор и видеомагнитофон Сони; гараж кооперативный в трех остановках на троллейбусе; мойка с сушилкой, ванна с крошкой – под мрамор; застеклили лоджию, кресло-качалка и ложный камин; ковры в комиссионку – у младшенькой аллергия, а паркет еще при заселении отциклевали; из духовного: театр раз в месяц – Таганка, запомнилась премьера Мастера, острота Володи с понтом Пилат – смеялась, хоть и не показалось остроумным, это еще когда жили в двухкомнатной; импрессионисты по старой памяти – но теперь уже пост; подписка на

Новый мир; когда Володя прочел Котлован, ходил мрачный – пробрало, но ГУЛАГ читать отказался, из Красного колеса -

Август, жалел генерала Самсонова; по видео – Дневная красавица,

Женька дала кассету – взяла у шефа, Наташа была без ума, Володя морщился, ревновал, пожимал плечами, бабенка-то так себе, но был застигнут при втором, тайном от нее, просмотре; книги же читать почти не успевали – диссертация съедала силы; под Новый год -

Рязанов, хоть и соглашались, что ерунда, но смотрели с удовольствием, ко мне мой лучший друг не ходит; Володя еще любил

Гайдая, Ивана Васильевича смотрел десять раз; однажды пошли с девочками в Третьяковку, долго стояли перед Ивановым, какие-то иностранцы без экскурсовода недоумевали – что это, объяснила:

Эпириенс оф Крайст ту зе пипл – поняли, сама порадовалась, не совсем язык забыла; Володе понравился Демон; слушали музыку – концерт Мендельсона для фортепьяно с оркестром, цыган – это уже когда появились СD, потом уж старшая – Дип пёпл, что ли, никак не загнать заниматься… И как-то все так складывалось, что на многое времени не оставалось, Женька позвонит – а читала это, а видела то,- разлюбила с ней разговаривать; и многое как-то выветрилось и позабылось, и желание уже было не то – уставала, и любопытство притупилось – закрыть бы глаза, лежа в тенечке на даче с раскрытой

Марининой на груди, и приятно расслаблять поочередно одну ногу, другую, одну руку…

Тут-то и принесла Зоя эту самую весть, что так круто надломила

Наташину пусть и не совсем счастливую, но спокойную и размеренную жизнь.

Наташа, получив эту диковинную новость, хотела было отмахнуться: мол, глупости, вот и подруги ни о чем не знают. Но тут она вспомнила давнишнее предсказание цыганки и затревожилась, занервничала. В возбуждении она купила настоящую елку, хоть в стенном шкафу и пылилась дорогая нейлоновая, распаковала ящик с игрушками, старая гирлянда лампочек не горела – купила новую, разноцветно мигающую красным, зеленым, желтым и фиолетовым глазами. Накупила заодно и мишуры. И даже старшая ахнула, увидев такую красоту, но с напускной небрежностью обронила что, у нас праздник, это у них, у нынешних подростков, была, наверное, такая мода – на нигилизм. Однако в этот же вечер после душа дочь напялила старую толстую отцовскую рубаху, забралась с ногами в кресло под торшер – значит, никуда не пойдет, – и в доме стало уютно. Старшая любила отцовские рубахи, рукава не подворачивала, а сжимала края в кулачках; Наташа понимала – из неосознанной ревности, оттого что отец младшую больше любит. Она поцеловала дочь, но какое-то дурное предчувствие охватило ее…

К Валерке она отправилась, когда до Нового года оставалось три дня, после лекции. Стояла отвратительная оттепель, слякоть, город в ранних сумерках был сыр и сер. В тот день Наташа машину не взяла, лень было ехать в гараж, заводить, выводить, запирать – поехала на метро на “Боровицкую”. Обогнув Румянцевскую библиотеку – здесь когда-то она и познакомилась с Володей, библиотека тогда была еще

Ленинкой, – она вышла на Калининский и дошла до Военторга.

В последние годы Наташа редко бывала в центре: в институт – или на метро из Митина до Вернадского, не поднимаясь на поверхность, или в машине, но тогда – по третьему кольцу… Вид Военторга ее поразил.