Начальник гарнизона пояснил:

— Караван из Афганистана. Хлеб везут для голодающих Поволжья. Вот так-то, товарищи, — задумчиво продолжил он, закурив и вновь повернувшись к окну. — Когда-то по этому термезскому тракту вторгались в Среднюю Азию полчища Александра Македонского и Тамерлана. Проходили здесь и орды Чингисхана. Воины грабили, убивали, насиловали ради того, чтобы потешить честолюбие полководцев-завоевателей. Теперь везут через Термез хлеб, который спасет жизнь многим тысячам голодающих. А Советская Россия дает афганцам технику, чтобы помочь им лучше устроить свою жизнь. — Он положил руки на плечи летчика и сказал: — Вот и вы, товарищи, теперь становитесь полпредами нашего народа перед всеми этими людьми.

Начальник гарнизона замолчал, и в комнату через распахнутые окна ворвались гортанные выкрики загорелых погонщиков, сопровождавших караван. Афганцы были шумливы и веселы. Захотелось поговорить с ними, разузнать хоть что-то о стране, в которой придется провести полгода.

— Два года живу в Туркестане, — вдруг заговорил молчавший до сих пор Гоппе, — а восточного человека мне все так же трудно понять. Иногда не разберешь, кто перед тобой — друг или самая отъявленная контра. Как будто маски надели, кажется, ничего их не волнует.

— Брюзжать тоже не стоит, — резко оборвал его начальник гарнизона. — Так, пожалуй, ты каждого подозревать начнешь. Люди здесь неплохие, и не так уж они и замкнуты, просто осторожны. Их тоже понять надо: всякого они от эмирских слуг натерпелись.

— Надо бы хоть почитать что-нибудь об Афганистане, — сменил тему разговора Иван. — Страна чужая, народ незнакомый…

— А ты посмотри, есть у нас одна любопытная книжонка, вон там, в шкафу, рядом с подшивкой «Туркестанских ведомостей» стоит.

Иван взял потрепанную, с сальными пятнами книжку и отправился в свою комнату читать. Оказалось, что написал книжку англичанин Гамильтон, а на русский язык ее перевели еще до революции в Петербурге. Афганцы изображались в ней кровожадными дикарями. Из текста следовало, будто англичан привели в эту страну заботы о несчастном и забитом населении, которому они несли блага просвещения и цивилизации.

«Лучше бы позаботились о том, чтобы накормить всех досыта, — усмехнулся Чучин. — Дикарей кровожадных. Хлебушком». Пустячная книжка его уже не занимала.

Утром Иван направился к Гоппе.

— Я вот о чем подумал, — начал он и запнулся.

Гоппе внимательно смотрел на него.

— Ну говори…

— Понимаешь, сейчас вся страна голодающим помогает. Ленин к мировому пролетариату с призывом о помощи обратился. Я тоже не хочу быть в стороне. Пусть семьдесят пять процентов моей зарплаты идет в фонд голодающих Поволжья.

— Ты молодец, верно мыслишь, — похвалил его Гоппе, — Только почему ты один? Знаешь, я сейчас соберу отряд и расскажу ребятам о твоем решении. Мне кажется, его все поддержат.

…Накануне переправы через Амударью Чучина вызвал к себе начальник гарнизона.

— Послушай, Иван, вот этот пакет ты должен передать в наше посольство в Кабуле. Храни его как зеницу ока.

Иван молча взял пакет — небольшой темно-зеленый сверток.

— И еще, — продолжал начальник гарнизона, — из Бухары для тебя есть сообщение. Плетнев просил передать — человек, которого убили в Новом Чарджуе, оказался племянником старика Тахира. Тебе это говорит о чем-либо?

Чучин кивнул.

— Значит, ясно, о чем идет речь?

— Если бы, — вздохнул летчик.

Белые хлопья утреннего тумана густым покровом нависли над Амударьей, и лишь иногда вырывавшийся из горных ущелий ветер разрывал плотную завесу, обнажая свинцовую поверхность реки. Но когда солнце поднялось над горизонтом, туман из белого стал багровым, заклубился и мало-помалу совершенно исчез, будто растаял от солнечного тепла. И тогда дремавшие на волнах каюки стремительно рванулись вперед. Началась переправа.

Чучин не торопился. Переправляться он решил последним. Амударья — река с причудами, мало ли что может приключиться. А потому самое лучшее держать всю флотилию в поле зрения. Но вот головная лодка приблизилась к середине реки.

— Пошли! — резко взмахнув рукой, скомандовал гребцам Чучин. Упершись босыми пятками в днище лодки, гребцы заработали веслами.

Скрипели уключины. За бортом плескалась и пенилась вода. Чучин сначала смотрел на косо бегущие волны, отороченные зеленовато-желтыми гребешками, потом перевел глаза на пустынное небо. Сколько раз летал он над этими местами туда, в фиолетово-синюю даль, к снеговым вершинам Гиссарского хребта. Как прекрасны они, когда смотришь из кабины аэроплана!

«Ничего, еще полетаем!» — утешил себя Иван и повернулся в сторону шедшего первым каюка. На нем плыли Гоппе и переводчик Аванес Баратов.

Гребцы дружно работали веслами, и лодка быстро приближалась к середине реки. Там уже ждали лодки с афганцами. Афганцы кричали, размахивали руками, бросали в воду охапки цветов.

Когда Чучин соскочил наконец на песчаную отмель, Гоппе и Баратов уже совершенно освоились и беседовали с тремя афганцами, державшимися весьма высокомерно.

Иван подошел к ним, и его тут же представили — сначала одетому во все белое тучному рыжебородому мужчине с орлиным носом — министру двора. Рядом с министром стоял начальник королевской гвардии — стройный, в застегнутом на все пуговицы кителе красавец с лицом холодным и совершенно бесстрастным. Третьим был молодой человек с веселыми карими глазами и иссиня-черной аккуратной бородкой. Элегантный европейский костюм сидел на нем безукоризненно, хотя и не вязался с каракулевой шапкой.

— Камал, журналист, — назвался кареглазый.

Министр медленно провел рукой по лицу. Его пальцы были унизаны перстнями. Драгоценные камни играли на солнце. Высоким голосом министр произнес нечто певучее и торжественное.

— Милости просим на землю аллаха, — перевел Баратов. — Когда солнце появляется на небе, луна исчезает прочь. Наш великий эмир Аманулла-хан говорит, что теперь ничто не сможет помешать дружбе между нашими странами.

Министр приложил руку к груди, слегка поклонился и жестом пригласил следовать за ним.

В нескольких десятках метров от берега высились огромные древние чинары. За ними открывалась широкая поляна, где был выстлан ярко-красный ковер, но не такой, какие Чучин видел в Туркестане — те были мягкие, с пушистым ворсом, а иной — жесткий, туго сотканный, афганский. У края ковра стояли солдаты королевской гвардии — неподвижные, как чинары, возвышавшиеся за их спинами.

Министр прошел на середину ковра. Его глаза светились.

— Великий аллах, волей которого вращается небосвод, дал человеку много бесценных даров, — начал он торжественно. — Творец Вселенной, всемогущий и милосердный, наделил человека разумом и знанием для того, чтобы отличать правду от лжи, добро от зла, истинных друзей от коварных врагов. Сегодня мы встречаем на афганской земле людей, идущих к нам с добрыми намерениями. Так пусть же земля вокруг наших друзей дышит благоуханием рейхана, пусть рассеются перед ними туманы, пусть печаль никогда не омрачит их сердца. Содеянное добро всегда приносит плоды. Тысячью алых цветов шиповника расцветет дружба наших народов…

Легко, как по-писаному, произносил свою речь министр, и как эхо звучал голос Баратова.

Наконец министр прижал ладонь к груди и замолчал. С ответным словом выступил Гоппе.

— Нам поручено доставить в Кабул самолеты — дар советского народа народу Афганистана, — сказал он. — Самолеты сокращают расстояния. И теперь мы уже стали ближе друг к другу. Мы пришли для того, чтобы организовать у вас летную школу, поделиться с вами нашими знаниями. И будем рады, если наши знания помогут афганскому народу, стремящемуся к миру и счастью…

«Наши знания, — повторил про себя Чучин. — А значит — и мои тоже».