Виктор сочувственно пожал плечами. Как говорил Ленин: «Лучше меньше, да лучше».

Уж не считает ли он Виктора рутинером? Нет, дорогой дружок, в жизни двумя красками не обойтись. С одного боку смотреть, и верно — консерватор, с другого посмотришь — государственный человек.

Причину многих бед Виктор усматривал в политике министерства. За невыполнение плана бьют смертным боем, а за автоматы да регуляторы — не было их, ну и еще год не будет. Консерватизм, перестраховка порождаются условиями. Человек сам по себе консерватором не рождается. В техотдел поступают сотни разных предложений. Чтоб некоторые из них проверить, требуются капитальные затраты. Откуда их взять? Министерство ассигнований на это не дает.

Виктор рассказал о непорядках в министерстве. А где, спрашивается, он имеет возможность критиковать министерство? Его, Виктора, критикуют и на станциях, и на производсовещаниях, и в парткоме. А он? Попробуй он гденибудь выступить! Ни одного вопроса потом в министерстве не решишь.

Он закончил, довольный широтой и смелостью своих взглядов.

— Наверное, приготовил для меня футлярчик с надписью: «рутинер», и я в этот футлярчик не укладываюсь. Так, что ли, признавайся? — рассмеялся он.

Многое в рассуждениях Виктора Андрей не мог опровергнуть, одно знал он твердо — в таких вопросах следует слушаться своей партийной совести.

Привести подобное возражение он не хотел, сразу представляя себе презрительную улыбку Виктора, — наивный, мол, идеалист. Но больше, чем возражения Виктору, его занимала сейчас судьба плана. Стыд охватывал его при мысли о том, что он может изменить товарищам. Пойти на сделку, пренебречь интересами лаборатории, всего коллектива ради своих собственных? Он с безрассудной откровенностью выложил все это Виктору.

— Ты вносишь слишком много психологии в административную работу, — устало и не без досады сказал Виктор.

Терпеливо продолжая уговоры, он с раздражением чувствовал, что его слова только усиливают внутреннее сопротивление Андрея. Лицо Андрея принимало все более серьезное и упорное выражение.

— Забываю все тебя спросить, — вдруг сказал Виктор, — ты встречаешься с Ритой?

Это было так неожиданно, так резко и Виктор при этом так испытующе прищурился, что Андрей оторопел, не нашел ответа и вслед за тем еще больше смутился от мысли, что это был какой-то прием.

Виктор удовлетворенно полузакрыл глаза, задумался. Потом он посмотрел на лежащие перед ним обрывки докладной записки, медленно скомкал их, задержался:

— Ну, так как же?.. Ты можешь удовлетворить мою просьбу? Намек был достаточно явный.

— С моей стороны, конечно, хамство, — смущенно пробормотал Андрей, сохраняя то же упорное выражение на лице, — но я не могу иначе, я буду драться за наш план.

Виктор бросил бумагу в корзинку и улыбнулся одной из своих самых покоряющих улыбок. Не можешь, и ладно. Что за счеты.

После ухода Андрея он распорядился собрать через два дня технический совет, предложил Долгину подготовить выступления.

Вечером Виктор поехал к Тонкову, а от него к Майе Устиновой. Он никогда у нее не был и с трудом отыскал ее квартиру. В сложных положениях он предпочитал действовать решительно, быстро и необычно.

Майя удивилась его приезду, но Виктор без всякого предисловия приступил к делу. На локатор Лобанова надежда плохая. Таково мнение крупных ученых. Не возьмется ли Майя усовершенствовать существующий метод Тонкова? Это гораздо реальнее. Конечно, не одна, помогать ей будет сам профессор Тонков. Все необходимые условия ей создадут. Есть возможность, как говорится, утереть нос Лобанову. Вообще-то с ней поступили несправедливо. Виктор тут ни при чем, его, к сожалению, не спрашивали. Лаборатория стала скверно работать. Не сравнить с тем, что было… Помните, как мы с вами хлопотали насчет водопровода?

— Помню… Я не совсем понимаю, Виктор Григорьевич, ведь Лобанов ваш друг?

Она тихонько покачивалась на качалке. Виктор сидел на диване. Напротив, на стене, висела фотография мужа Майи. Он был моряк и находился в плавании.

— Да, — сказал Виктор. — Скучаете по вечерам?.. Я думал, что вы с удовольствием возьметесь за это дело. Вы единственный человек, кто может конкурировать с Лобановым.

Майя задумалась. Мечтательное выражение медленно проступало на ее лице.

— Ну что ж, я с радостью займусь… Конечно, Лобанов… Да, это будет трудно… — Она засмеялась и громко сказала: — Ну и хорошо. — Словно вспомнив что-то, она пристально посмотрела Виктору в глаза. — Но все же я не совсем понимаю…

Виктор почувствовал, что ему надо сейчас найти какой-то очень убедительный ход.

— Есть чувства посильнее дружбы, — серьезно и задумчиво сказал он, придавая своему лицу решительное выражение, как будто он хотел сказать что-то смелое и трудное. — Мне очень хочется сделать для вас что-нибудь хорошее.

Майя покраснела. Виктор искоса поглядел на нее. «Фигурка у нее славная, — подумал он. — Личико бесцветное, но фигурка славная. И глазенки ничего».

— Так что, видите, Майя, — он грустно усмехнулся, — во всяком деле ищите всегда личные интересы.

Он смотрел на нее тем особенным печальным взглядом, который говорил очень много и ничего. Виктор умел так входить в игру, что начинал по-настоящему переживать. Ему действительно стало грустно оттого, что Майя безразлична к нему, ему хотелось услышать от нее тоже какие-то хорошие, теплые слова.

— Ладно, Виктор Григорьевич, я возьмусь, — сдержанно сказала Майя, смущенно отводя глаза.

«Стоп, — сказал себе Виктор. — Не зарываться».

Окончив десятилетку, Нина Цветкова подала заявление в Технологический институт. Конкурс был большой, спрашивали по принципу: кончается билет — начинается экзамен. Преподаватели попались как на подбор — старики и придиры. При таких условиях трудно добиться справедливости, оправдывала себя Нина. И вообще экзамены не отражают подлинных знаний человека… Нина провалилась, но не горевала и решила годик-другой отдохнуть. Она поступила служить секретаршей. Это была милая и симпатичная работа, кругом солидные, вежливые люди, отношение самое внимательное.

До сих пора она была ученицей, не очень прилежной школьницей, и все, а тут вдруг она почувствовала, что главное в ней не то, что она плохо решает задачки, а то, что у нее яркие глаза и красивые волосы. Она просто впервые почувствовала силу своей молодости и красоты. Ей нравилось флиртовать сразу с несколькими, заставлять их ревновать, писать ей красивые письма, каждый вечер приглашать ее то на танцы, то в театр. Она не преследовала никаких целей, она просто чувствовала себя счастливой оттого, что ее любят, ухаживают за ней, добиваются ее.

Обижало одно обстоятельство В Управлении сотрудники ухаживали за ней прежде всего как за секретаршей, на стороне же все серьезные, стоящие молодые люди, с которыми она знакомилась, почему-то первым делом спрашивали, кем она работает, и, узнав, что секретаршей, как-то менялись в обращении. Не то чтобы какие-нибудь вольности, этого она не допускала, но у них появлялось «воображение», отношения становились легкомысленными. Не было настоящего чувства.

Танцы, кино были для них всего-навсего отдыхом. Для нее же настоящая жизнь начиналась после работы.

«Лаборантка» звучало куда авторитетнее, чем «секретарша».

— Я работаю в электролаборатории. — Она научилась произносить эту фразу значительно, с утомленным вздохом.

Если разобраться, в этом вздохе была правда. Работа оказалась грязной, тяжелой и скучной. Заставляли разбирать образцы горелой изоляции, часами просиживать у стенда, записывая показания приборов. Она пробовала слушать пояснения Майи Константиновны.

— Понятно! — отвечала Нина и про себя думала: «Хоть бы я на четверть поняла».

Особенно ее смущал внимательный взгляд Лобанова. Проходя мимо, начальник лаборатории всякий раз задерживался и спрашивал, что она делает, зачем. Первое время она, приняв независимый вид, увиливала от прямых ответов. Работаю, ну и все тут… Но отшить его оказалось не просто. Всякий раз он допытывался, почему она включала то, а не это, и, когда он уходил, она чувствовала себя ничего не смыслящей девчонкой. У некоторых мужчин была такая манера ухаживать, но Лобанов не обращал внимания на ее внешность. И это тоже задевало ее.