Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.

ОТРЫВОК

          М. Б.

Ноябрьским днем, когда защищены

от ветра только голые деревья,

а все необнаженное дрожит,

я медленно бреду вдоль колоннады

дворца, чьи стекла чествуют закат

и голубей, слетевшихся гурьбою

к заполненным окурками весам

слепой богини. Старые часы

показывают правильное время.

Вода бурлит, и облака над парком

не знают толком что им предпринять,

и пропускают по ошибке солнце.

1967

          Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.

ПО ДОРОГЕ НА СКИРОС

Я покидаю город, как Тезей

свой Лабиринт, оставив Минотавра

смердеть, а Ариадну - ворковать

в объятьях Вакха. Вот она, победа!

Апофеоз подвижничества! Бог

как раз тогда подстраивает встречу,

когда мы, в центре завершив дела,

уже бредем по пустырю с добычей,

навеки уходя из этих мест,

чтоб больше никогда не возвращаться.

В конце концов, убийство есть убийство.

Долг смертных ополчаться на чудовищ.

Но кто сказал, что чудища бессмертны?

И - дабы не могли мы возомнить

себя отличными от побежденных

Бог отнимает всякую награду

(тайком от глаз ликующей толпы)

и нам велит молчать. И мы уходим.

Теперь уже и вправду - навсегда.

Ведь если может человек вернуться

на место преступленья, то туда,

где был унижен, он прийти не сможет.

И в этом пункте планы Божества

и наше ощущенье униженья

настолько абсолютно совпадают,

что за спиною остаются: ночь,

смердящий зверь, ликующие толпы,

дома, огни. И Вакх на пустыре

милуется в потемках с Ариадной.

Когда-нибудь придется возвращаться.

Назад. Домой. К родному очагу.

И ляжет путь мой через этот город.

Дай Бог тогда, чтоб не было со мной

двуострого меча, поскольку город

обычно начинается для тех,

кто в нем живет, с центральных площадей

и башен. А для странника - с окраин.

1967

          Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.

х х х

Сын! Если я не мертв, то потому

что, связок не щадя и перепонок,

во мне кричит всё детское: ребенок

один страшится уходить во тьму.

Сын! Если я не мертв, то потому

что молодости пламенной - я молод

с ее живыми органами холод

столь дальних палестин не по уму.

Сын! Если я не мертв, то потому

что взрослый не зовет себе подмогу.

Я слишком горд, чтобы за то, что Богу

предписывалось, браться самому.

Сын! Если я не мертв, то потому

что близость смерти ложью не унижу:

я слишком стар. Но и вблизи не вижу

там избавленья сердцу моему.

Сын! Если я не мертв, то потому

что знаю, что в Аду тебя не встречу.

Апостол же, чьей воле не перечу,

в Рай не позволит занести чуму.

Сын! Я бессмертен. Не как оптимист.

Бессмертен, как животное. Что строже.

Все волки для охотника - похожи.

А смерть - ничтожный физиономист.

Грех спрашивать с разрушенных орбит!

Но лучше мне кривиться в укоризне,

чем быть тобой неузнанным при жизни.

Услышь меня, отец твой не убит.

1967

          Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.

ЭЛЕГИЯ НА СМЕРТЬ Ц. В.

В пространстве, не дыша,

несется без дорог

еще одна душа

в невидимый чертог.

А в сумраке, внизу,

измученный сосуд

в кладбищенском лесу

две лошади везут.

Отсюда не воззвать,

отсюда не взглянуть.

Расставшихся в кровать

больницы не вернуть.

Простились без тоски,

друг другу не грозя,

при жизни не враги,

по смерти не друзья.

Сомненья не унять.

Шевелится в груди

стремленье уравнять

столь разные пути.

Пускай не объяснить

и толком не связать,

пускай не возопить,

но шепотом сказать,

что стынущий старик,

плывущий в темноте,

пронзительней, чем крик

"Осанна" в высоте.

Поскольку мертвецы

не ангелам сродни,

а наши близнецы.

Поскольку в наши дни

доступнее для нас,

из вариантов двух,

страдание на глаз

бессмертия на слух.

1967

          Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.

1 СЕНТЯБРЯ 1939 ГОДА

День назывался "первым сентября".

Детишки шли, поскольку - осень, в школу.

А немцы открывали полосатый

шлагбаум поляков. И с гуденьем танки,

как ногтем - шоколадную фольгу,

разгладили улан. Достань стаканы.

и выпьем водки за улан, стоящих

на первом месте в списке мертвецов,

как в классном списке. Снова на ветру

шумят березы, и листва ложится,

как на оброненную конфедератку,

на кровлю дома, где детей не слышно.

И тучи с громыханием ползут,

минуя закатившиеся окна.

1967

          Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.

ФОНТАН

Из пасти льва струя

не журчит и не слышно рыка.

Гиацинты цветут. Ни свистка, ни крика.

Никаких голосов. Неподвижна листва.

И чужда обстановка сия

для столь грозного лика,

и нова. Пересохли уста,

и гортань проржавела: металл не вечен.

Просто кем-нибудь наглухо кран заверчен,

хоронящийся в кущах, в конце хвоста,

и крапива опутала вентиль.

Спускается вечер;

из куста сонм теней

выбегает к фонтану, как львы из чащи.

Окружают сородича, спящего в центре чаши,

перепрыгнув барьер, начинают носиться в ней,

лижут лапы и морду вождя своего. И чем чаще,

тем темней грозный облик. И вот

наконец он сливается с ними и резко

оживает и прыгает вниз. И все общество резво

убегает во тьму. Небосвод

прячет звезды за тучу, и мыслящий трезво

назовет похищенье вождя

- так как первые капли блестят на скамейке

назовет похищенье вождя

приближеньем дождя.

Дождь спускает на землю косые линейки,

строя в воздухе сеть

или клетку для львиной семейки

без узла и гвоздя.

Теплый дождь моросит.

Как и льву, им гортань не остудишь.

Ты не будешь любим и забыт не будешь.

И тебя в поздний час из земли воскресит,

если чудищем был ты, компания чудищ.

Разгласит твой побег дождь и снег.

И, не склонный к простуде,

все равно ты вернешься в сей мир на ночлег.

Ибо нет одиночества больше, чем память о чуде.

Так в тюрьму возвращаются в ней побывавшие люди,

и голубки - в ковчег.

1967