Прохаживаясь по лугу, чувствовал немалое удовольствие в рассуждении толь приятного местоположения и, чтоб не потоптать посеянного хлеба, поворотился я к северу в надежде увидеть где-нибудь деревню или какого жителя. Я нашел преизрядные паства, великое стадо овец, между которыми также и еленицы находились. Овцы имели, наподобие Ямайских, весьма короткую шерсть; собак и оленей набежало ко мне великое множество, и все они смотрели на меня, как будто им никогда подобного видеть не случилось. Овцы бежали за ними, и я ими был так окружен, чтобы не мог ни мало вперед идти, если бы, выдернув кол из забора, не прогнал их оным. Более же всего приводило меня во удивление то, что, видя толь пространные, усеянные хлебом поля, толь много цветами наполненных долин, не имеющих ни малой огородки не приметил нигде человеческого следа. Я пошел далее, и путь сей продолжал до 3 часа пополудни, как то мог рассудить по высоте солнца; и, хотя было тогда весьма жарко, однако можно мне было идти под тенью дерев. Пришед напоследок к берегу одной большой реки, которая тенью высоких дерев была покрыта, и не видя в толь приятной земле от диких зверей никакой опасности, лег я на траву и заснул весьма крепко; и, будучи крайне утружден, проспал бы, конечно, весьма долго, если бы не разбудил меня человеческий голос, который я услышал. Пробудясь, осматривался я на все стороны; но ничего при том на человека похожего не мог увидеть. Я кликал и услышал, что мне на оное некто отвечает: «Квам шоомав?» На то отвечал я сими же словами; после чего услышал я, что у меня над самою головою двое разговаривают. Я взглянул вверх, но не мог и тут ничего увидеть по причине густоты и высоты дерев. Отошед несколько шагов, глядел еще на оные и услышал голос, выговоривший весьма скоро сии слова: «Квам шоомав? Штартс!», которые, как я после узнал, значили: «Кто ты таков? постой!» Чуть только услышал я сии слова, как вдруг увидел петуха и курицу, слетевших ко мне с дерева. Они были высотою футов в шесть, а толстотою с овцу. Петух, который был несколько побольше курицы, подошел ко мне близко и повторил прежние слова не без страха и удивления: «Квам шоомав?», а курица, стоя от меня несколько подалее, закричала: «Эдну синви?», что, как то узнал я, значит: «Откуда ты пришел?»

Я не менее удивлялся, слыша говорящих куриц, как и они, видя такое чудовище, каким, конечно, должен был я им показаться.

Я ответствовал им сими курицыными словами: «Эдну синви», на что она мне уповательно много вопросов делала с природною их породе болтливостью, и после начала клохтать. Вскоре пришли еще три или четыре молодых курицы, которые, как скоро только меня увидели, тотчас спрятали голову к матери под крылья. Из сих один молодой петух, не более 5 футов величиною, казался быть весьма смелым и заглядывал на меня из-за прочих; он сказал нечто своему отцу, и после ответа приблизился ко мне весьма смело; ходил около меня кругом, хотя и наблюдал при том некоторое расстояние; после чего говорил нечто угрожающим голосом. Я ответствовал ему на своем языке меланхолическим образом: что я, несчастный, претерпел кораблекрушение. Сей воин, который, конечно, считал меня за неразумного зверя, осмелился броситься на меня с когтями и конечно бы, я думаю, расцарапал мне голову, если б я немного не посторонился; ибо оные были цолей в осьмнадцать длиною и притом весьма острые. Я усмотрел, что отец его за сие очень рассердился, ударил его несколько раз крыльями и прогнал домой. Потом, сказав мне еще что-то, сделал знак, чтобы за ним следовал, что я и исполнил. Прошед маленький лесок, пришли мы на один весьма приятный луг, где увидел множество куриц, упражняющихся в доении коз. Он сидели на цынках и доили так же искусно ногами, как и наши женщины руками. Они носили на себе два ведра, подобно нашим коровницам; и, словом, нет народа в Европе, который бы найденным мною жителям уподоблялся в употреблении Механических выдумок.

Я видел одного Каклогалянина, как они себя называют, который на ногах имел деревянные ножницы и на лету деревья с великим искусством обрезывал. В целых аллеях, из коих многие больше версты длиною, нет не токмо ни одной ветви, но ни одного листка, беспорядочно растущего.

Сии Каклогаляне весьма искусны в тканье сукон из кудрявых перьев, кои они с великим искусством прясть умеют. С сего товара платят они некоторую пошлину, и сих перьев нет лучше. Увидя меня, по лугу идущего, оставили они свою работу и смотрели на меня со удивлением. Говорили так громко и с толь невероятною скоростью, что я думал, что, конечно, зашел в Жидовское училище.

Напоследок пришли мы в одно селение, принадлежащее моему проводнику или, лучше сказать, моему господину; ибо я узнал после, что меня за неразумного зверя неизвестного им рода считали. Чуть только вошли мы к нему в жилище, то окружила меня вся его семья и, удивляясь, делали мне некоторые вопросы, коих я, однако, не разумел. Одна из куриц принесла мне сосуд с козьим молоком, которое я, поклонясь ей, выпил; принесли мне разных семян, которых я, однако же, не хотел принять; потом принесли мне часть вареной баранины; ибо Каклогаляне не едят по большей части мясо, против обыкновения Европейских петухов, исключая бедных, кои также и семенами питаются. Они спят не на насестах, но на перинах и тюфяках, и одеваются теплыми одеялами; ибо по захождении солнца выпадает в их земле пресильная роса, и я такой стужи никогда в отечестве своем среди самой зимы не чувствовал. Поевши, отвел меня мой господин в свою комнату, в которой мне приготовлена была постель; дал мне знать, чтобы я лег, и удивлялся немало, видя, как я поднял одеяло, лег на постель и после оделся. Но не дивился он тому почти ни мало, как я снимал с себя платье; ибо у них знатнейшие и богатые носят епанчи и прикрывают себе ноги тонким полотном.

Я спал весьма крепко и спокойно. Господин мой, который был богатый откупщик, поехал на другой день в Лудбиталлию, главный город их государства, находящийся от нашего жилища верстах в сорока, с тем, чтобы своему господину, который был Министром, объявить о найденной им редкости. Он отправился в шесть, а возвратился в девять часов, ибо Каклогаляне перелетают в один час по двадцати верст и более. Господин его, спустя немного времени, прибыл туда с великою свитою. Шестеро слуг летели наперед; они имели в лапках палки, коими били по головам всех им на дороге попадающихся. Он сидел в колясочке, убитой самым тонким кармазинным сукном с маленькими звездочками и несомой четырьмя Каклогалянами за серебряные цепи. Что касается до его тела, то ростом был он в девять футов, и весьма толст. Должно приметить, что у сего народа всякий растет и большой аппетит имеет, смотря по своему богатству и чести. Сие приметил я сам в моем господине и его сыновьях; дочери же при перемене своего счастья не бывают подобным превращениям подвержены. Напротив того, несчастье и злополучие могут также самого большого сделать карлою, так что он не выше трех футов будет.

Я обращаюсь паки к Министру. Он назывался Брускваллием. Платье на нем было длинное, с богатым шитьем; на шее имел полосатую ленту, на которой висела золотая медаль с изображением петуха, наступившего на льва; и сей знак чести есть величайший, каковым Каклогалянский Государь может почтить своего подданного. Он имел за собою множество прислужников, которые оказывали ему великое почтение. Как скоро вышел он из колясочки, то господин мой встретил его у самых дверей, пал пред ним на землю и лежал до тех пор, пока он ему не приказал встать (сие знаю я для того, что после выучился их языку и обыкновениям); а как Министре взошел в покои, то я был ему представлен.

Господин мой, как то я после слышал, сказал Его Превосходительству, что он приметил во мне некоторые искры разума, хотя и кажусь таким уродом; и в доказательство того объявил ему, что я так же порядочно лег на постель, как и самый искусный Каклогалянин; примолвил к тому, что он думает, что подобные мне звери, конечно, должны иметь между собой какой-нибудь язык, ибо он слышал, как я произносил некоторые безызвестные слова и за ним иногда говорил.

Я бросился пред ним на колени и с величайшим почтением говорил сам Его Превосходительству, что я честный и несчастливый человек; что по случившемся кораблекрушении занесен на сии берега и, кроме жалости, ничего не заслуживаю; и что, не сделав никому ни малейшей обиды, надеюсь высокой милости и защищения Его Превосходительства.

Мне показалось, что сей Министр имел особливое удовольствие, услыша меня говорящего, и в немалом удивлении находился. Мой господин подошел ко мне и сказал: «Эдну синви?» Я проговорил то же, приметя, что он от меня того требовал, чему Министр, который, как то узнал я после, хотел меня купить, весьма радовался; и в рассуждении того велел меня учить придворному Каклогалянскому языку (ибо при дворе у них совсем другой язык, нежели каким в прочих местах их государства говорят, чему причину покажу я после), дабы меня, как величайшую редкость, представить Его Величеству. Как он спросил моего господина, чтобы он ему сказал, за какую цену меня продаст, то сей последний ответствовал ему: «Ваше Превосходительство оказали бы мне весьма великую честь, если бы сей малый подарок от вашего невольника приняли, который бы для меня ничего не стоил, когда бы я был и в величайшей бедности». «Изрядно же, — сказал ему на то Министр, — приведи его завтра ко мне, я принимаю сей подарок, и будь уверен, что за сие останусь тебе навсегда благодарным».

После сего Министр сел опять в колясочку, и его четыре носильщика полетели с ним с такой скоростью, что прочие служители насилу могли за ними следовать.

На другой день поутру, ухватя меня мой господин носом за руку и отвед к дверям, оставил одного. Я стоял на том месте до тех пор, пока он ко мне опять не пришел; он дернул меня за кафтан и пошел сам передо мною. Я из того заключил, что он мне за собою следовать приказывает. Я исполнил его желание, и мы пошли в провожании еще одного из его служителей, который шел у меня по правую сторону. А как шли они весьма скоро, так что я насилу мог за ними следовать, то Хозяин мой, приметя оное, сказал что-то своему слуге; после чего подхватили они меня под руки и полетели со мною вверх футов около тридцати от земли. Часа чрез три они опустились мили за четыре от одного большого города. Перед отшествием нашим взял мой господин епанчу, которую слуга нес под крылом, и в оную обернули они меня, поднимаясь на воздух, оставя мне небольшое отверстие, дабы я мог смотреть и дышать. Сие же сделано было для того, чтобы простой народ не бежал смотреть такого необыкновенного животного, каким я им казался.