Стоян мечтал, как он привезёт Светозару в Петербург. Скорее всего это случится весной, когда наступят тёплые дни и первая зелень тронет землю и кустарники.

За решётчатыми оградами особняков садовники будут расчищать дворики, вскапывать цветники. С вокзала Стоян повезёт Светозару на извозчике, на ходу знакомя с городом.

О своём приезде Стоян не уведомит бабушку заранее, пусть всё произойдёт неожиданно. И он представлял, какой переполох охватит дом. Все будут суетиться, бегать, а старая графиня разворчится беззлобно, а на самом деле останется довольной…

И, конечно, Стоян очень хотел, чтобы к его приезду в Петербург Василько уже возвратился с Кавказа…

К Светозаре приставят учителей, а русским с ней будет заниматься он, Стоян…

Подобные мысли, часто посещавшие поручика, скрашивали ему жизнь даже в самые суровые зимние дни на Шипке…

Выбравшись на свежий воздух, Стоян растёрся снегом. Ноябрьское утро прохладно. Пологие, поросшие лесом северные скаты Балканских гор, с южной стороны почти лишённые растительности, обрывались круто. Луга на вершинах, летом заросшие густым альпийским разнотравьем, зимой лежали под снегом. И тогда редкие пешеходные тропы, известные старожилам, становились совершенно непроходимыми.

Зимнее морозное солнце поднялось над горами поздно. Сперва оно кинуло лучи на вершины, снег заискрился, заиграл. Солнечный свет растекался по горам.

Асен принёс завтрак. Явились подполковник Константин Кесяков и капитан Райчо Николов, сели за стол.

– Вторые сутки молчат турки, – заметил Стоян. – Надолго ли?

– На Шипке, други, самым трудным для меня была ночная атака турок в первый день, – сказал Николов.

– Да, удержались с трудом, – согласился Кесяков. – Днём моя дружина в резерве стояла. Генерал бросил нас в штыковую в самый разгар, так что к ночной атаке мы оказались без резерва. И пушки молчали, остерегались по своим стрелять.

– Всё же выстояли.

– Выстояли, Стоян. Отбили у турок охоту к ночным вылазкам.

Помолчали, вспоминая тот сентябрьский ночной бой. За день скопившись в лесу, османы под покровом ночи вплотную подступили к позициям защитников Шипки. Поднялись орловцы и дружинники, подоспели пушкари. Дрались врукопашную, резались ножами, душили друг друга.

– Когда я смотрю на поредевшие дружины, други, – сказал Кесяков, – то поминаю доброй памятью погибших войников. Мы, болгаре, воюем за свободу своего отечества, но какое большое и отзывчивое сердце у русского солдата, который не жалеет живота своего за освобождение Болгарии от ига османов! Неужели предадут забвению наше общее дело? Забудут, как стояли насмерть здесь, на Шипке.

Николов отрицательно покачал головой:

– Нет… и нет. Наш народ всегда смотрит на Россию с надеждой. И покуда есть Россия, будет жива и Болгария.

– Ты верно заметил, Райчо, – согласился Кесяков. – Есть Россия, будет и свободная Болгария. Она для нас вторая мать.

– Обидно, однако, – снова сказал Нидолов, – в Европе всё ухожено, а в России избы крестьянские в землю вросли, соломой крытые, дороги немощёные, отчего бы?

– Отчего, спрашиваешь? – Стоян отодвинул миску. – Я тоже думал, как и ты, Райчо, пока не нашёл ответ. Чьих мастеровых угоняли веками в Орду? Российских! Чьё богатство увозили ордынцы? Российское! Какую землю разоряли враги набегами? Российскую!

– Да, у России завидная судьба. Сколько помнит история, она своей грудью прикрывала мир.

– То так, други, – сказал Кесяков, – но вспомните и разор крестьян помещиками в пору не столь отдалённой крепостной неволи. Императрица Екатерина приняла указ о вольности дворянства, чем дала неограниченные права помещикам делать крестьян нищими и торговать ими, как скотом. Слава Богу, нынче этого нет.

– Я согласен с вами, подполковник, крепостная неволя – позор, – согласился Стоян, – но у России всё впереди.

– И у Болгарии, поручик, – добавил Николов. – И у Болгарии.

За последние восемь месяцев, с того дня как Димитр приходил к полковнику Артамонову с донесением разведки, на основе которого главный штаб наметил место переправы через Дунай, Димитр ещё больше похудел. Теперь он напоминал скелет, обтянутый дублёной кожей.

Полковник Артамонов угощал гостя жареным мясом в остром соусе, гречневой кашей, велел сварить кофе. Полковник смотрел в глаза разведчика и думал о том, какую непомерно трудную и опасную работу взяли на себя болгарские патриоты. Для османов даже предположение, что тот или иной болгарин служит русской разведке, – основание для казни.

Вот и сегодня, уйдёт Димитр, и Артамонов вытащит из своей картотеки карточки двух болгар-разведчиков. Их схватили, когда они вышли из Софии, направляясь на связь с Димитром, и после жестоких пыток казнили. Мужа и жену Благовых. Совсем молодые. Она готовилась стать матерью…

Артамонов прогнал грустные мысли.

– Значит, из Софии на Араб-Конак и выше горы завалены снегом?

– Да. Даже те тропы и никудышная дорога, по которой не пройдёт и двуколка, не то что пушка, всё затерялось под снегом. Я и сам едва не угодил в пропасть.

– Какие силы стерегут Араб-Конак?

– Два табора. Главное скопление вражеских войск – в Софии. Но точные цифры унесли с собой Благовы.

Замолчал, потупившись. Видно, горько стало на душе при воспоминании о погибших товарищах.

– Мы должны, Димитр, иметь полные сведения о всех зимних тропах через Балканы. Предстоящие операции будут носить крупномасштабный характер. Ты понимаешь, Димитр, от тебя и от других разведчиков зависит, как и где мы перевалим Балканы. В каком месте спустимся, никто ещё не знает, но вы должны нарисовать картину всех троп и тропинок… Дни Плевны сочтены, османы не одолели Шипку. Русские солдаты и болгарские войники стоят насмерть.

– Понимаю, господин полковник. Я сам пройду через Имитлийский перевал, а Энчо Георгиева пошлю на Тревненский. Но мы одинокие путники, а войско есть войско. У него пушки, обоз.

– Справимся с вашей помощью. Пошлём вперёд сапёров, обратимся к населению, расчистим и расширим местами дорогу. Надо пройти, Димитр, надо! Не преодолеем Балканы зимой, весной может оказаться поздно.

Болгарин встал.

– Пойду, полковник, некогда мне засиживаться, ещё родственников проведаю, передам через них задание для Энчо.

Проводив Димитра, Артамонов положил ладони на стол, задумался. Царь распорядился отозвать из Кавказской армии генерала Обручева. Такое повеление не случайно. Полковнику известно: главнокомандующий и военный министр разошлись во взглядах на последующие операции после взятия Плевны. Великий князь настаивает дать войскам отдых, получить из России подкрепление и лишь потом начать наступление. Милютин с ним не согласен. Последнее слово будет за генералом Обручевым… Если бы спросили мнение его, Артамонова: он за план военного министра – переходить Балканы зимой, не дать врагу опомниться… Потому и спешил Артамонов со сбором информации о перевалах и силах турок по ту сторону хребта…

Надев папаху и шинель, Артамонов затянул ремни, вышел на улицу села Бохот, где расположился штаб армии. Домишки припорошены снегом. Из труб поднимались дымы. Чутьём разведчика полковник уловил: кто-то смотрит ему в спину. Повернулся, увидел князя Черкасского. Артамонов не любил этого хитрого, с влажными, липкими руками и мышиными глазками князя.

Владимир Александрович Черкасский, юрист по образованию, не имел военного звания. По повелению Александра II он осуществлял гражданскую административную власть на освобождённой территории Болгарии. На Балканах ему были отданы и жандармы, действовавшие при армии.

В Царстве Польском Черкасский был главным директором правительственной комиссии внутренних дел. В молодости слыл славянофилом. С годами стал консерватором и верно служил престолу.