— Слышь-ка, Макар…

И только тогда Макар признал, что это — Алексей-лесник, с которым не виделся с самого похода на озеро.

— Слушай-ка, парень, что я тебе скажу, — говорил ему тихо Алексей. — Есть тут у Титовых с Косливого старичок один, Данилушка, знаешь чать, 94 года ему. Такт, вот он про Диково озеро всё знает. Любопытно рассказывает старик. Всё как есть сходится. А ты что, разболелся, аль что?..

Был Алексей и пропал, так что не мог даже понять Макар, на самом ли деле видел его, или только так показалось ему. Но сейчас же забыл, опять ушёл в свои мысли, опять косил, опять, как кроткий чёрт, вертелась кругом Елена, садилось и вставало солнце, приходил и проходил день…

И вот снова стоит перед ним Алексей и говорит:

— Так как же, Макар, идём, что ли? Уговорились ведь мы, или забыл? Про Данилушку-то?..

И Макар шёл, слушал, что говорил Алексей. Шли покосом, завернули в лес, на лесную тропинку, опять вышли на покос, подошли к телегам. Направо и налево косят в белых рубахах мужики и бабы, около одной телеги сидит на колоде зелёный от старости старичок и ковыряет лапоть.

— Здравствуйте и вы, — говорит. — Не вижу ведь я, виду у меня не стало, стар больно я…

«Диково озеро, говоришь? Есть там клад, есть. Разбойники там жили, далеко уезжали, да людей грабили. Монастырь ограбили женский, монашек побили, а казну взяли. Колокол тоже взяли, в озере потопили. Звон, говорят, теперь из озера идёт, вот что…

Клад-от?.. Ходили и мы по него, ходили. Как же. Годов тому 70, как ходили. Много нас втепоры ходило, а взять не могли. Страшно больно. Пугает. Заклятие на клад-от положено, так нечистая сила его стережёт. Лягухи на нас из озера выскочили. Большие лягухи, со свинью ростом, не мене. Выскочили да прямо на нас. Квакнут, да на нас и скачут. Стадом целым. Ну, мы и испужались. Вот что…

Взять-то? Можно клад взять. Надо только способ знать, вот что. Потому больно большое на том кладу заклятье. И человек такой есть. Слышно, что есть такой человек. Мельник с Горелой мельницы. Он по старой вере живёт, а у них в старых книгах, бают, про все клады расписано. К нему вот и надо идти…»

У Макара точно разорвалась в душе занавеска, и блеснуло озеро, около которого зарыт клад. Но сейчас же и погасло. Шли назад, и Алексей всё время говорил и говорил, но Макар не слушал. Слышал только, что видел Алексей этого мельника, и что надо и Макару к нему сходить, но думал о другом.

Потом шёл один и, когда стал подходить к своим покосам, столкнулся на опушке перелеска с Варварой. Она спешно бежала, опустив голову и махая локтями, подбежала вплотную, взглянула и птицей шарахнулась вбок. Только затрещало что-то в кустах.

Макар свернул тогда в лес, забрался в чащу, нашёл там пень и начал его ломать. Выворотив его с корнем, ослабел, лёг на лужке, вниз лицом. Пролежал так до вечера, потом вернулся на покос.

Кончился сенокос. Лето стояло очень хорошее: часто налетали грозы, проносились дождём, потом опять ярко светило солнце. Не успели сметать и поставить стога, как начала осыпаться рожь. Надо было жать. Снова опустели берега Крякши, народ вернулся в деревни, и на жёлтых полях запестрели согнутые спины жнецов.

По вечерам девки и парни с песнями возвращались в деревню, за ними устало шли женатые и старики. Каждый вечер Яков из усадьбы обегал все дворы, чтобы залучить себе жниц. Ему усердно помогали Михайла и Гришка, и как ни трудно было, а время от времени посылали то Марью, то Варвару на усадебные поля.

Сжав рожь, сейчас же схватились за овёс. Всё поспевало дружно, без перемежки, одно за другим. А там подходили уже ячмень, горох и лён…

Макар работал. Иногда ему делалось легче, светлело на душе, отступала тоска и, хотя потом налегала ещё беспросветнее и злее, но всё же он начинал приходить в себя. Точно просыпался, вылезал из подземелья на ясный свет. Стал разговаривать, иногда ласкал детей, стал замечать, что Елена заискивающе посматривает, виновато лебезит, осторожно заговаривает с ним. Но старался не видеть её, не мог одолеть тёмной вражды, и когда приходилось говорить, то говорил, не смотря на неё.

Однажды в обеденное время, когда Макар вёз с поля снопы, навстречу ему вывернулся откуда-то сбоку Алексей-лесник, прошёл рядом шагов десять и, оглянувшись кругом. Тихим голосом сказал:

— Слышь-ка, Макар! А я у мельника-то был…

Макар молча шагал, уставившись в землю глазами, как он привык за последнее время ходить.

— Это, брат, человек! — взволнованно продолжал Алексеи — Ну, я тебе скажу, и человек! Чисто насквозь всё видит…

Макар кинул на него сбоку взгляд: у Алексея провалились щеки, блестели глаза, сам он посерел и был точно в жару.

— Про клад с ним говорил. «Знаю, говорит, про этот клад. Записано, мол, у нас про него. Этот, говорит, клад только с чистой душой взять можно. И перво-наперво, как там сказано про нищих и про церковь, так этому и быть должно. Только, говорит, церкви бывают всякие. Так настоящую надо церковь. А напугало, говорит, вас ещё мало. Видела, говорит, сила, что народ вы слабый. Настоящего человека ещё боле будет пугать. Для этого, говорит, клада надо большую крепость иметь. Ей, говорит, нечистой-то силе, лестно клад удержать, чтобы в народ он не пошёл, потому, говорит, горько ей, если от злых денег на добро произойдёт». Обещал помогать.

Макар молча постегивал кнутом по земле. Он давно перестал верить в клад, забыл даже думать о нём и в последнее время всё яснее понимал, что не приходится ему больше жить в Кузьмине, а надо куда-нибудь уходить. Алексея же, видимо, только теперь начало по-настоящему разбирать.

— Так как же, Макар? — говорил он. — А? Съездить бы и тебе к мельнику-то поговорить! Я ему про тебя тоже рассказал.

— Съездить-то? — произнёс наконец Макар. — Что же? Съездить-то бы можно. Да больно уж некогда теперь.

— Некогда-то некогда, — волнуясь, продолжал Алексей. — А вот взял бы да свёз на мельницу ржи — надо ведь свежей мучки попробовать — вот бы и поговорил.

— Это можно, — задумчиво согласился Макар. — Думается мне только, паря, что ничего там около Дикова озера нет. Набрехали всё. Записал какой-нибудь лядащий старичишка, а мы и верим. Сдаётся мне так.

Но Алексей уверовал в клад бесповоротно.

— Нет, — заговорил он горячо, — брехни тут нет. Уж коли мельник говорит, что есть, так, стало быть, есть. «Закопан, говорит, там действительно клад, и не вынимал его ещё никто. Без большой, говорит, силы нельзя его вынять». Да ты только съезди к нему, да поговори — он тебе всё объяснит.

— Так. — проговорил Макар. — А каков он из себя, мельник-то?

— Не рассмотрел я его, Макар. Знаю только, что макушка стриженая да борода большая. Оробел я больно. Так, понимаешь, и ошарашил он меня: «Здравствуй, мол, Алексей! По кладу, что ли, пришёл?» Аж затрусило меня всего. А я о нём всё разузнал. Он здесь уж лет с десять живёт, на мельнице-то, а прежде в скитах жил. Разошёлся там с ними по вере, так и пришёл сюда. У него, видно, своя вера есть. К нему по ночам народ сходится. Он у них вроде как поп. Это, брат, непростой человек.

— Так… — снова задумчиво повторил Макар. Они стояли у околицы деревни. Алексей не хотел заходить в Кузьмино.

— Так поедешь, значит, Макар? — говорил он. — Ты уж поскорей поезжай! Мельник поскорей велел тебя посылать. Право, поезжай! Только вот что, Макар! — прибавил он, вернувшись с пути. — Стёпку-Колокольца побоку. Ну его совсем! Звонит уж больно! Почитай, по всей округе про клад-от раззвонил.

Через два дня Алексей снова пришёл и стал приходить каждый день. А через неделю Макар намолотил свежей ржи и поехал на Горелую мельницу, где до сих пор ни разу ещё не бывал. Все деревни по эту сторону реки возили хлеб на паровую мельницу в селе, куда было и ближе, и удобнее ездить. Горелая мельница работала только для заречных лесных посёлков и деревень.

На Спасов день в Кузьмине был храмовой праздник. Из села приезжал священник и служил в часовне молебен: из окрестных деревень собирался народ. В Кузьмине варили пиво, пекли пироги и ходили друг к другу в гости. Страда кончалась, народ отдыхал, и нередко праздник затягивался на два — на три дня.