Испуганно звеня, в густой толпе медленно пробиралась конка. Быстро шагнув на площадку, длинный закричат:

— Джентльмены! Остановка по случаю народных волнений.

Пассажиры запрыгали, как лягушки с берега. Над толпой закивали серьёзные морды лошадей. Пустой вагон при неистовом рёве, от которого Наташа невольно заткнула пальцами уши, поехал сам собой, встал на дыбы и, оглушительно громыхнув, опрокинулся на бок. Всё покрыл радостный вой, и Соня сконфузилась, захватив себя на том, что она тоже прыгала, била в ладоши и визжала изо всех сил.

Точно любопытствуя, в чем тут дело, солнце выглянуло из туч. Всё кругом радостно улыбнулось и просияло. Сам собой прикатился откуда-то второй вагон, тоже смешно встал на дыбы и, перевернувшись, громыхнулся рядом с первым. За ним плыл третий, четвёртый, пятый, и Соня начинала понимать, как строятся баррикады.

Целая туча мальчишек облепила вагоны и с визгом плясала на них. Солнце совсем разогнало тучи и светило так, что хотелось танцевать. Володя в надвинутой на затылок папахе, вспотевший и красный, очутился вдруг рядом с Соней, крикнул, чтобы несли скамейки, — те, что перед магазинами, и поглядел при этом так, как будто хотел сказать, что надеется на неё.

Соня кинулась работать. Десятки рук волокли скамейки и громоздили их друг на друга. Откуда-то тащили доски, колья, верёвки. В другом конце вставали на дыбы и рушились вагоны, и вдруг вблизи, откуда-то сверху, зазвенел отчаянный крик:

— Казаки!..

Всё закружилось и замелькало. Кто-то изо всех сил вцепился в Соню. Как щепку, поток понёс её по тротуару, потом по мостовой. Поднялся неистовый женский визг. Соня чуть не перекувырнулась через маленькую девочку, попавшую ей под ноги. Одна туфля сваливалась с ног. С ужасом слышала она за спиной настигающий, частый топот копыт.

Она прыгнула за угол переулка и мимо неё, по мостовой, вихрем пронёсся один казак, сам бледный от ужаса, должно быть, по ошибке заскакавший в толпу.

— Фью-ю-ю-ю! Бей его! — засвистело и загремело со всех сторон, и казак, доскакав до другого угла, повернулся и бешено загрозил нагайкой. — Бей его, — неслись смелые крики — Назад! Всё наврали! Никаких казаков нет! — Все с хохотом бежали к баррикаде.

Весь красный, облитый потом, Володя кричал с опрокинутого вагона, и Соня разобрала, что войско за них, что сейчас придут рабочие, что такая трусость позорна. Кто боится, пусть сейчас же идёт домой.

Ей было мучительно стыдно. Разыскав Наташу, она с негодованием накинулась на неё:

— Зачем ты меня тащила? Если ты боишься, то можешь бежать одна, а незачем тащить других! Это подло.

Но пререкаться не было времени.

— Товарищи! — кричал, появляясь рядом с ними, член комитета. — Передвиньте этот вагон вправо.

— Товарищи! — коротко командовал Володя. — Сюда надо досок.

— Товарищи! — приставив ко рту рупором руки, кричал чернобородый грузин. — За оружием! Вон в тот магазин.

— Ура! — крикнул длинный в жокейке, махнул, как циркулем ногой, перекинул её через голову маленького гимназиста и бросился вперёд, крича:

— Граждане! За оружием!..

Вместе с толпой Соня ломилась в магазин и, протиснувшись внутрь, таскала тяжёлые коробки, которые ей подавали. Ежеминутно то одна, то другая туфля сваливалась у ней с ног. Иногда ей казалось, что бегает и носит патроны не она, а кто-то другой. Иногда она останавливалась, закрывала глаза, и тогда перед ней вставала картина:

С суровыми лицами, на которых видна ещё сажа, идут пять тысяч рабочих и шаги их отдаются, как гром. Всё, что было теперь — всё это пока только так, ничтожное начало, потому что что же в самом деле из того, что студенты, гимназисты и гимназистки построили баррикаду?.. Вот когда придут рабочие!.. Ах, если бы скорее!..

Красивый грузин давал ей кружок проволоки и говорил:

— Товарищ, вы энергичная девушка. Вот отсюда до сюда… Устроим колючее заграждение.

Вместе с Головастиком и Наташей, царапая до крови пальцы, Соня развёртывала, тянула и передавала другим проволоку. Стучали топоры, пилили пилы. То здесь, то там с треском падали телефонные столбы и корявые акации. Облепленные чёрными фигурками, они ползли и ложились вокруг баррикады, и она росла, поднималась всё выше и загораживала весь остальной мир.

Наконец, всё было готово. Почти сразу, в одно время всем стало нечего делать.

Вместе с Головастиком и Наташей Соня, смертельно усталая, уселась на груду досок в углу баррикады и отдыхала, тяжело дыша. Она устраивала свои туфли и для крепости привязывала их верёвочкой к ногам. У разносчика, бойко торговавшего среди толпы, она купила себе булку и, кусая её, осматривалась кругом своими зоркими глазами, стараясь понять, что же вышло из их баррикады.

Баррикада была расположена очень искусно — как раз на скрещении двух больших улиц. С трёх сторон улицы эти были перегорожены сваленными вагонами, пред которыми, кроме того, громоздилась кучка телефонных столбов, досок и — что всего лучше — спиленных акаций. Ветки их торчали, как рога.

С четвёртой стороны, с переулка, было хуже: вагонов не хватило, и там были навалены доски, столбы и от одного угла до другого тянулась колючая проволока.

Тротуары были перегорожены чугунными скамейками и досками, тоже перевитыми проволокой, а в самом углу, прямо внутрь баррикады смотрела дверь аптеки и оттуда выглядывали санитары и санитарки, с крестами на рукавах. Четыре красных знамени гордо развевались, по одному с каждой стороны.

Всё было готово. Не было только самого главного — рабочих. Их ждали с лихорадочным нетерпением. Каждую минуту кто-нибудь влезал на вагон, и ему кричали снизу:

— Ну, что? Идут?

Но они не шли. По разным сторонам направились кучки, чтобы скорее встретиться с ними. Пошёл слух, что кто-то из комитета поехал сказать им, что всё готово. Как огонь по пороховой нитке, побежало известие: на других улицах выстроено ещё пять баррикад и, как только придут рабочие, везде начнётся бой. Это сказал чёрненький с бородкой, который был рядом с Володей около университета. Он пропадал куда-то, потом появился опять, вертлявый, как вьюн, вскочил на бочонок, поставленный посредине в виде трибуны, и звонким голосом отбарабанил это известие, после чего разразилось радостное ура.

На тротуарах теснилась густая толпа. Окна и балконы соседних домов тоже чернели от любопытных. Сытыми глазами буржуи глазели на невиданное зрелище. Конечно, страшно трусили в душе, но уже протягивали жирные лапы, чтобы захватить то, что добудет народ. Ошибаетесь, милые! Народ поумнел и его не так-то легко будет надуть! Сидя рядом с Соней, Головастик с язвительной насмешкой показывала им шиш.

С тротуаров любопытные пролезали на баррикаду, осматривали её и вступали в разговоры. Один господин, стоявший за проволокой, присел, пролез под ней и начал тоже ходить. Он понравился Соне: был бедно одет, очень тощ и носил маленький картузик с пуговкой, отчего голова его была похожа на шарик. Его сейчас же окружила куча детей. Он долго рассматривал и расспрашивал и, остановившись недалеко от Сони, сказал:

— Господа! Да что же это такое? У вас и оружия настоящего нет, и стрелять вы не умеете. Да и какие же вы воины, мальчики и девочки? Зачем вам баррикада?

— Да мы же вам говорим! — отвечали ему хором. — Мы построили баррикаду не для себя. Сейчас придут сюда пять тысяч рабочих. Они будут сражаться.

— Войско за нас! — кричали другие. — Солдаты обещали, что не будут стрелять в народ. А рабочие придут с оружием.

— Да когда же они придут? — говорил господин. — Я знаю рабочих. Они, кажется, и не думают об этом.

Все хохотали:

— Как не думают! Да они сами обещали это на митинге, вчера.

— Мы послали к ним члена комитета, — горячо наскакивал тот самый мальчик, с которым Соня имела схватку около университета. — Рабочие ждут от нас известий. Они сейчас будут.

Господин с пуговкой качал головой и говорил:

— Ну, ну!.. А всё-таки я вам скажу: бросьте вы вашу баррикаду, пока ещё не поздно. А то придут казаки и будет плохо.