Тотчас президент дал ответ, что приедет на Прощеное воскресенье, и начались приготовления. На шоссе от аэропорта к городу было выстроено пять огромных каменных ворот; честнейшие из гаишников были поставлены там в памперсах, дабы не приходилось им отлучаться и долго бегать. Мороз еще не ушел из города, хотя немного ослабел, и погода стояла превосходная: ясная и солнечная. Самые красивые девушки репетировали для президента Тугина русский народный танец.

- Это будет торжество русской национальной идеи, - утверждал губернатор Рябинину. - Наше сотворчество, кульминация наших усилий.

- Ну-ну, не очень-то, - отвечал суровый Рябинин, запахивая пальто и отстраняя его.

Он ехал осматривать объекты, многие из которых были построены не вполне согласно прежним физическим законам. Ворота, например, стояли на основании из ивовых прутьев, а сверху на них был нахлобучен огромный остролистный венок, вырезанный из нержавеющей стали. Рябинин распорядился заменить его на настоящий лавровый, для чего ОМОН извел в городе весь лавр. Последний листик, которого не хватало для пышного венка, был выхвачен лично губернатором из супа у своей жены.

- Что же, - пытаясь отдышаться морозным воздухом, спрашивал Рябинин, доволен ли будет господин Тугин, по вашему мнению?

- Да, - ответил губернатор, кивая и оглядывая округу, - все было облизано, солнце заходило поздно за синие заборы, за бревна и паруса, - его высокопревосходительство не может не быть доволен.

Недаром всякий русский человек способен, пролежав тридцать три года на печи, проврав и проворовавшись, вдруг преобразиться, как по мановению волшебной палочки, и стать - нет, не честным и добродетельным, но рваться к славе, махать молотом, действовать, творить и вытворять. В сущности, жизнь русского человека есть смена зимы (пиво, баня, преферанс при свете лучины) и лета (пахать, косить, молотить, колотушками провожать - и ни капли). Так и Петербург - так и вся Россия мгновенно перешла из стабильного состояния в нестабильное, сделала стойку.

- Что там, - сказал Веселуха вечером, настораживаясь и присматриваясь к потемневшим снежным улицам, - ты чуешь?

- Чую, - согласилась Алиса. - Что-то нехорошо.

"Не свистят пули, не грохают снаряды, не горят деревни"... И все хорошо, да что-то нехорошо. Снег свален в аккуратные кучки, весна наступает, солнце пригревало в полдень сильнее, но настала холодная ночь, и красный горизонт - все хорошо, да что-то нехорошо. Веселуха усмехнулся, прикрывая окно, где в багровой дымке тонули дворы, и за Невой восходила звезда.

- Что там, - повторил Веселуха безнадежно.

Алиса сидела на кровати, раскладывала пасьянс из чистых карт, и в ночи глаза ее были, как две яркие точки. Лисий хвост окутывал ее шею.

- Ты все можешь, - сказала она своим хриплым голосом. - Судьбу свою знаешь. Гадать тебе нечего. Ты козырной туз.

- Треф, - подсказал Веселуха.

- ...да. И вот, ты, как есть все можешь, то и зачем ты говоришь "Что там"? Разжалобить меня хочешь? Или напиться с горя?

- Напиться, - выбрал Веселуха из предложенного. - Что-то мне не пьется допьяна в последнее время! Сколько ни потребляю - все не допьяна. Ужасно.

Алиса перевернулась на спину:

- Это я не хочу, чтобы ты пил. Почему у тебя дурные предчувствия? Или, вернее, почему ты делаешь странные выводы - что ты должен делать что-то другое, как-то мешать развитию событий? А не боишься вместе с бурьяном картошку вытащить?

- Не боюсь. Мне просто сил не хватает. Кто-то, - сказал Веселуха, увлек меня... уволок и потащил, куда хочет. Скорее всего - судьба. Мне это не нравится. Я к судьбе в любовники не просился. Не осознав всей меры ответственности...

Красное за окном гнило и гасло, увязало и чернело; на снегах лежала фиолетовая и черная пелена, фонари горели лишь по углам, мертвая тишь воцарилась в преображенном Петербурге: усталые граждане спали по домам.

- Скажите пожалуйста, ему все само в рот падает, а он сопротивляется, сказала Алиса сонно.

Прореха черная в красном небе, и в прорехе - звезда.

- Человеку подарков не дарят; человеку в кредит дают. Меня уже до полусмерти заинвестировали. Я уже на человека не похож - вот как.

Алиса посмотрела: действительно, на фоне призрачного света из окна Веселуха был больше похож на тень, на силуэт, на монумент - только блеск волос, - удрученный, груженый, как баржа с яблоками.

- Сыграй мне, Веселуха, - попросила Алиса в потемках.

Гитара висела на стене, отливала вишневым блеском, струны ее были аппетитно натянуты; Веселуха снял ее, осторожно присел на край кровати, взял первые три аккорда - и, вздохнув, повесил обратно.

- Не вытанцовывается, - сказал он. - Нет.

Утро выводило ночь из сугробов. Солнце грело, по серединам улиц бежали ручьи, снежные шумные горы были свалены и таяли, снег сбрасывали с крыш, тарахтели сосульки. Наступило прощеное воскресенье, и по лесам проступили весенние запахи. Преображенный Петербург ожидал приезда его высокопревосходительства Президента России Тугина.

А тот уже сидел в самолете, выглядывая из-за голубой занавески, и, затаив дыхание, взирал, как близится земля. Машины блестели на стоянках вымытыми крышами, снега были необыкновенно белы и свежи, и лились ручьями нежные огуречные запахи корюшки.

- Как меня встретит Родина? - с усмешкой пошутил он Фергу, сидевшему рядом. - Я давно здесь не был!

Толпа, волнуясь, наблюдала за тем, как подали трап. Милиционеры в памперсах замерли по сторонам расчищенной дороги, - вперед вышли Веселуха, Рябинин и губернатор. Сердце у губернатора совестливо билось: он, признаться, побаивался Тугина и его справедливости. Президент слетел по трапу, пожал руки губернатору, Веселухе внимательно заглянул в глаза, сделал шаг вперед - и замер.

Город, раскинувшийся внизу, под холмом, был чудо как хорош. Блестели шпили Адмиралтейства и Петропавловки; по высоким тугим мостам волнами ходили машины. В заснеженных реках солнце прогрело черные проруби. Нарядные люди приветствовали Президента поклонами.

- О! - воскликнул Тугин, вдыхая свежий ветер. - Господа, вы на славу поработали!

Оценив шутку, губернатор и чиновники засмеялись, а Веселуха понял, что президент хотел сказать что-то более возвышенное, но постеснялся. Краска играла у Тугина на щеках; он был поражен и смущен. Веселуха держался несколько в стороне, почтительно кланяясь вместе со всеми - в пояс.

И летели машины по Московскому сквозь пять ворот, украшенных лавровыми венками, и под каждыми воротами Тугин слегка пригибался, хоть и был невысокого роста: он хотел этим показать, что он-то проедет, а вот чин его чин властителя великой державы - может и не пройти.

- Блеф, говоришь, Ферг? - вполголоса обратился Тугин к своему советнику, заметив его иронические усмешки. - А вот полюбуйся-ка на это; это не блеф, это Веселуха с губернатором весь Питер вот так отделали! Впрочем, нет, - Тугин протер глаза, - мне не верится! А ну как все это потемкинские деревни? Эй, останавливай!

- Никак нет, не велено, - испугался шофер.

- Тормози, тебе твой главнокомандующий приказывает.

Шофер затормозил. Весь кортеж затормозил, да так, что кое-кто чуть в лобовое стекло носом не въехал. Губернатор понял, в чем дело, щеки его покраснели, как морковка.

- Ой, Ян Владиславович! - перепугался он. - А вдруг да чего не так?

Веселуха не ответил ему: он видел, как Тугин выскочил из машины, как легким шагом подошел к стене, посмотрел на дорогу. Нигде не было ни пятнышка, и новенькие ограждения вдоль дороги сияли каждым завитком. Тогда Тугин знаком велел всем выйти из машин (собравшийся народ весело приветствовал своего Президента), подозвал Веселуху и сказал ему, кося взглядом по углам по своей привычке:

- Э-э... Ян Владиславович. Я... рад, что в России не перевелись такие люди как вы. В вас есть гений, и я вам завидую.

Тугин всегда говорил на людях только то, что мог бы сказать человеку и лично, отчего все его обращения приобретали интимный, хотя и чуть слишком сентиментальный тон. Может быть, это было потому, что президент довольно долго жил в Германии.