— Кто он-с, — переспросил Жмуркин с почтительной улыбкой, — Елисей Аркадьевич или Максим Сергеич-с?

— Ну, они оба? Здоровы? — поправилась Лидия Алексеевна.

— Елисея Аркадьевича я не видал-с, а Марксим Сергеич, как будто даже весьма-с, — говорил Жмуркин, уже совершенно оправившись и словно входя в роль. — По всей видимости они чувствуют себя ничего, а впрочем, может быть, капелечку и расстроены. Они мне говорили про вас: они дескать вручат тебе пузырек, и ты, дескать, мне его принесешь. Я, дескать, только об этом и пишу. То есть, о пузырьке, — пояснил он.

Он умолк. Между тем Лидия Алексеевна уже прочитала содержание записки и глядела на Жмуркина. Внезапно этот ее взгляд показался ему подозрительным. Он потупил глаза.

«Догадалась — подумал он чувствуя озноб — по почерку догадалась!»

Мучительное смятение и беспокойство охватили его; на минуту ему показалось, что он висит над пропастью, готовый сорваться, и чувствуя предательское головокружение. Ему захотелось крикнуть: ну, что же, не перехитрил вас, так жрите!

Он ухватился обеими руками за воротный столб, точно боясь упасть.

— Что с вами? — спросила его Лидия Алексеевна, с участием приближаясь к нему. — Вы больны?

— Второй день. Лихорадка, — отвечал он голосом, точно выходившим из глубины внутренностей.

Он даже испугался звука этого голоса.

— Не дать ли вам хины?

— Покорно благодарю. Я принимал! — Жмуркин уже оправился и заглянул в лицо Лидии Алексеевны. И по милому и доверчивому выражению этого детски хорошенького лица он ясно понял, что та не догадалась.

— Ага! — подумал он сердито. — Перехитрили лисицу!

Через минуту, безмолвно приняв из ее рук крошечный пузырек с какою-то бурою жидкостью, он уже уходил из ворот Быстряковской усадьбы.

Однако, едва только широкие спины холмов заслонили его собою, он тотчас же и поспешно отправился к старой теплице. Он был уверен, что Лидия Алексеевна будет там сейчас же за ним следом, и ему нужно было торопиться. Весь его расчет в этом-то именно и заключался; момент вручения записки и момент назначенного свидания должны были разделиться по его плану таким коротким промежутком, чтобы Лидия Алексеевна не могла найти времени зайти первоначально в усадьбу Загореловых.

Жмуркин поспешно подошел к старой теплице и, укрывшись за густыми зарослями кустарника, замер в ожидании.

«Придет или не придет?» — думал он в волнении. Его вновь охватили тревога и беспокойство. Раньше он считал свой план весьма остроумным и как бы застрахованным от всякого рода случайностей, а теперь ему казалось, наоборот, что первая же случайность способна разнести этот план вдребезги. Что, если сейчас же следом за ним к Лидии Алексеевне приедет Анна Павловна, или даже придет кто-либо из Загореловской усадьбы? Он не предвидел этого, сочиняя свой план, а между тем уже одно это превратить его замыслы в пепел. Жмуркин беспокойно шевельнулся: шелест женского платья внезапно коснулся его слуха. Он слегка выглянул из-за кустарника и увидел Лидию Алексеевну. Она стояла у старой теплицы, одетая в свой серый длинный плащ, с ключом в руке. Жмуркин затаил дыхание, чувствуя, что его ноги словно каменеют. Лидия Алексеевна торопливо исчезла в дверях теплицы; ключ снова протяжно щелкнул.

«Идти иль не идти?» — подумал Жмуркин о себе.

Он достал из кармана отмычку.

«Идти иль не идти?» — снова словно кто-то спросил его.

Его точно закружило в вихре. Он высоко и несуразно шагнул, точно преодолевая какое-то препятствие, схватился обеими руками за сердце, переводя дыхание, и затем тихо и осторожно пошел к старой теплице.

Между тем уже перед самой дверью в теплицу Жмуркин снова как бы замешкался, чувствуя приступ необычайного волнения.

«Идти или не идти?» — мелькнуло в его взбудораженном сознании.

На минуту он словно прикинул на весы все свои расчеты, ясно сознавая при этом, что он уже не уйдет, что у него не хватит на это сил, если даже оценка расчетов не вполне удовлетворит его. Он снова показался себе жалкой придорожной соломинкой, застигнутой свирепою бурей; и, ощущая озноб в пальцах, он вложил отмычку в замочную скважину, решительно потянул к себе дверь и, очутившись в теплице, снова замкнул ее за собою.

В теплице было темно, как в норе. Однако, он сразу же ощутил присутствие Лидии Алексеевны в этой тьме и сделал шаг вперед. Сердце его громко стучало, и ему казалось, что стены теплицы вздрагивали, сотрясаемые этими тяжкими ударами. Он сделал второй шаг.

— Это ты, Макс? — услышал он из угла, очевидно с тахты, голос Лидии Алексеевны. — Что с тобою? Здоров ли ты? Отчего ты не уехал с Елисеем Аркадьичем? — говорила та с оттенком некоторого беспокойства в голосе.

Видимо, она верила в это мнимое возвращение Загорелова, и его неожиданность наполняла ее беспокойством, заставляя подозревать какую-нибудь неприятность.

Жмуркин не отвечал ни звуком; он быстро извлек из кармана коробку спичек и, поспешно чиркнув, зажег на письменном столе свечу. После этого и с тою же поспешностью он повернулся лицом к Лидии Алексеевне.

— Это не Макс, — проговорил он, — это-с, как видите, я-с! Макс, — добавил он тотчас же, — Макс с Елисеем Аркадьичем в оренбургские степи катят.

Он на минуту умолк. Лидия Алексеевна глядела на него во все глаза, точно не веря себе. В то же время Жмуркин ясно увидел по ее лицу, что она поняла или, вернее, ощутила сердцем что-то весьма для себя недоброе. Кроме крайнего недоумения, все черты ее лица выражали и жгучее беспокойство, и всей своей фигурой она напоминала теперь ребенка, заплутавшегося в темном лесу.

Жмуркин глядел на нее молча. В теплице на минуту все притихло.

— Максим Сергеич в оренбургские степи катит, — снова повторил через минуту Жмуркин, — и это самое письмецо, относительно, то есть, прихода вашего сюда, это я собственной рукой вам написал. Приходи, дескать, сегодня туда в десять часов вечера. Необходимо. И пришли дескать, с Жмуркиным того-другого, пятого-десятого. И так далее. Это я сам собственной, вот этой вот рукой сочинил, Лидия Алексеевна, сделайте милость, простите за беспокойство!

Он хотел было рассмеяться, но точно только кашлянул, весь содрогнувшись.

— Вы мне не верите? — спросил он через минуту застывшую в беспомощной позе женщину. — Примите к совершенному руководству, что не лгу-с. А не верить, конечно, этому совершенно даже возможно-с, ибо и я долго не верил, что вы вот сюда к Максиму Сергеичу на свидание бегаете! Долго не верил! И когда гребеночку вашу вот тут у подушечки вот этой самой нашел, так тоже все еще не верил. И все думал: с такими глазами не лгут-с, никогда не лгут, никогда-с!

Жмуркин стоял в двух шагах от Лидии Алексеевны и говорил, крепко опираясь левой рукою о крышку стола.

Он был бледен, и Лидия Алексеевна хорошо видела, как сильно вздрагивала эта рука, точно сотрясаемая бурными ударами его сердца. И она не сводила с него глаз, между тем как все ее миловидное личико, с ямкой на подбородке, все еще выражало самое крайнее недоумение и томительное беспокойство.

В комнате было сумрачно; тусклый свет свечи слабо озарял лишь один угол комнаты, в то время как ее большая часть была наполнена странно колеблющимися тенями; там все бесшумно возилось, и порою Лидии Алексеевне казалось, что самые вещи этой комнаты беспокойно шевелятся, словно пристигнутые внезапным несчастием.

— Так вот как я о вас думал! — снова заговорил Жмуркин, поглядывая на Лидию Алексеевну и не переменяя позы. — Вот как я о вас думал. Я так высоко вознес вас, что почитал себя недостойным даже к юбке вашей прикоснуться, извините за выражение. И тут вдруг, — повысил он голос, — с этакой высоты да такое падение! Из богинь да в лужу-с! Из феи-с да в змеи-с! — Он снова коротко рассмеялся, словно кашлянул. Смех точно причинял ему боль. — Да-с. Так вот сами посудите-с, — продолжал он затем, — что со мною произойти должно было, когда я вас обстоятельным образом выследил и всеми глазами убедился. То есть, относительно того-с, что вы вот сюда к Максиму Сергеичу бегаете! Посудите сами! Ответьте, сделайте милость, будьте добры! Что могло произойти? То есть, в моем сердечном перевороте. Будьте добры! — Он умолк, точно поджидая ее ответа, но она молчала. — Не хотите, так я сам вам скажу, — заговорил он снова. — Я подумал: если уж она такая в некотором роде по-га-ная, — выговорил он членораздельно и точно давясь этим словом, между тем как Лидия Алексеевна вся как бы сжалась, — если она уж такая в некотором роде по-га-ная, — снова повторил он, — и если она в некотором роде одной рукою Елисея Аркадьева обнимает, а другою — Максима Сергеева, так почему бы ей, думаю, в таком смысле и третьего не взять, когда так. То есть, Лазаря Петрова! — добавил он. — Относительно того, чтобы обнять!