Антропов стоял в воротах, прислонясь спиною к столбу. Никодимка уже был от него саженях в десяти. Он шёл, поскрипывая снегом, и с каким-то особенным форсом размахивал локтями, так что свёрток под его мышкой беспокойно вилял справа налево. Никодимка как бы умышленно мелькал им перед глазами Антропова.

Антропов узнал этот свёрток. Это была поддёвка Сафроньевского приказчика. Савва Кузьмич как-то весь вздрогнул к как бы растерялся. Но это продолжалось не более секунды. Он овладел собою. По его лицу прошло что-то смелое и удалое. Оно даже как будто осветилось.

— Никодимка, — крикнул он, улыбаясь, — а ведь Сафроньевского приказчика не Мухоморов облапошил, не Мухоморов, а я!

Никодимка обернулся. В его лицо ударил лунный свет, и оно показалось Антропову донельзя весёлым и сияющим.

— Да я, — отвечал Никодимка, — да я, Савва Кузьмич, с первых же слов ваших догадался об этом, потому что на душегубах и стервятниках завсегда особый отпечаток есть!

Никодимка сверкнул всем лицом и круто повернулся. Антропов задрожал от бешенства и бросился вслед за ним. Но Никодимки нигде не было. Может быть, он завернул налево, за угол серебряного сада, может быть спустился в русло крутобережного оврага направо. Как бы там ни было, он исчез, как бы провалясь сквозь землю.

Такое внезапное исчезновение Никодимки ошеломило Савву Кузьмича, и он, забыв запереть ворота, с тревогой и беспокойством в сердце отправился к себе в дом. В кухне его встретила Аннушка. Она была чем-то раздражена и, подперев кулаками свою тонкую, как у осы, талию, злобно набросилась на Антропова.

— Чего вы забегались? Чего вы, оглашённый человек, забегались, только дом студите? — кричала она, наскакивая на Савву Кузьмича и сверкая глазами.

Тот смешался.

— Да я, родимушка, Никодимку работника провожал.

— Какого ещё Никодимку, пропащая вы головушка, сна на вас нет, пропойца несчастная?

Савва Кузьмич смутился окончательно.

— Да Никодимку работника.

Аннушка заволновалась ещё более.

— Перекрестите вы зенки ваши непутёвые! Какого ещё Никодимку работника, когда вы его, вот уже двое суток, как на деревню отпустили!

Савве Кузьмичу стало холодно.

— А завтра какой день?

— А завтра Рождество Христово!

Савва Кузьмич хотел, но не имел силы заглянуть в глаза Аннушки. Он стал смотреть на кончик её носа.

— А когда я сон о Сафроньевском приказчике видел? — прошептал он, чувствуя озноб.

— О приказчике? О каком приказчике? — закипятилась Аннушка, и всё её лицо покраснело от гнева. — О каком это ещё приказчике? Какой сон? А я почём знаю! Може, вы сон-то этот полгода назад видели!

Она хотела ещё что-то сказать, но Антропов остранил её рукою и прошёл к себе в комнату, сосредоточенно сдвигая брови.

«Так Никодимки не было, — думал он, — так стало быть, это они под видом Никодимки кое-кого ко мне подсылали! Много ведь у меня приятелей-то!»

— Сафроньевский приказчик здорово там орудует! — прошептал Савва Кузьмич, подходя к шкафчику и отворяя его.

— Сафроньевский приказчик шельма! — вслух произнёс он. — Сафроньевский приказчик шило!

— А вы опять, негодный человек, за водку принялись? — услышал он за спиною.

Он обернулся; перед ним стояла Аннушка. Всё её хорошенькое личико было в красных пятнах.

— Отдайте сей минуту бутылку, аспид вы этакий! — кричала она, хватаясь за руки Антропова. — Отдайте бутылку аспид.

Между ним и молодой женщиной завязалась борьба. Савва Кузмин обхватил её осиную талию. Бутылка выскользнула из его рук, стукнулась об пол и с дребезгом разбилась в куски. Антропов не выпускал из объятий молодую женщину, её лицо было рядом с его, и ему показалось, что глаза Аннушки внезапно загорелись, как у пьющего горячую кровь хорька. Её малиновые губы полураскрылись и как будто пересохли. Антропов задыхался.

— Аннушка, — прошептал он, чувствуя, что его голову наполняет горячий туман.

У него застучало в висках. Он впился в неё глазами. Аннушка смотрела на него всё тем же взором хорька. Он сильнее стиснул стан молодой женщины. В ту же минуту Аннушка упёрлась обеими руками в грудь Антропова и изо всех сил толкнула его прочь. Тот качнулся, потерял равновесие и, взмахнув руками, полетел на пол.

— Стервятник, — почудился ему насмешливый голос Аннушки.

Она опрометью выскочила из комнаты. Её съехавший с головы платок болтался на шее.

Однако Савва Кузьмич нашёл в себе силы подняться с полу. Он пошёл, с трудом передвигая ноги, за молодой женщиной. В его голове стремительно крутился горячий вихорь. Ему хотелось чего-то до наглости смелого, дерзкого, нелепого. Он как будто принял от кого-то вызов и решился переступить через что-то самое важное, переступить или сложить за свою попытку голову.

Антропов, пошатываясь, подходил к заменявшей прихожую кухне и видел, как Аннушка, накинув шубку и тёплый платок, выскочила в сени. Он бросился следом за нею. Но в сенях выходная дверь оказалась уже запертой снаружи на запор. Савва Кузьмич бешено застучал кулаками в дверь.

— Аннушка, — кричал он, — Аннушка!

— Чего вам? — послышалось из-за двери.

Савва Кузьмич припал лицом к двери.

— Аннушка, вернись, я пошутил, — сказал он ласково.

— Как же, пошутили, — послышалось за дверью, — видела я зенки-то ваши сатанинские. Золотом меня осыпьте, не останусь я ночевать с вами. Вы ещё того и гляди задушите! Нет, я на деревню ночевать пойду. Боюсь я вас. Вы посмотрите-ка на себя в зеркало.

Антропов услышал, как заскрипели по снегу Аннушкины шаги. На него напал страх.

— Аннушка, — крикнул он в исступлении, — Аннушка, Аннушка!

Ответа не было. Аннушка, очевидно, ушла ночевать на деревню. Антропова все покинули.

— Аннушка, — крикнул он в последний раз и пошёл в дом. Его сердце колотилось с невероятной силою. Глаза лихорадочно горели. Выбившиеся из-под шапки рыжеватые волосы прилипли ко лбу. В кухне он остановился и простоял около получаса, чувствуя прилив непреодолимого ужаса, вздрагивая плечами и боясь глядеть по сторонам. Он не решался идти в спальню, так как был уверен, что там уже всё было приготовлено для его встречи. Враги его, наверное, постарались об этом. Наконец, он решился и, еле волоча ноги, бледный и дрожащий, двинулся к себе в спальню.

На пороге Антропов остановился, как вкопанный. То, что он увидел, превзошло его ожидания.

Перед распятием у ног Спасителя горела не одна свеча, а три. Его раньше запрокинутая назад голова была опущена долу и покоилась на груди, а апостол держал свою свечку в руке. В то же время под распятием, почти касаясь головою ног Спасителя, стоял Сафроньевский приказчик. Его руки были сложены как бы для молитвы, а взор устремлён вверх.

Антропов стоял оцепенелый. Теперь он понял, почему Аннушка и Никодимка оставили его одного. Всё это было заранее предусмотрено ими. Ему показалось, что настала минута перешагнуть через самое важное. Его сердце загорелось дерзостью. Но он ещё колебался. И тут он увидел, что губы приказчика зашевелились. Антропов услышал.

— Господи, прости мя, окаянного, и врагов моих. Господи, взываю к Тебе!

Савва Кузьмич понял, что приказчик молится за себя и за него, и это переполнило чашу его терпения.

— А я, — хотелось ему крикнуть, — а я милости твоей не желаю!

Однако, голос не повиновался Антропову. Его слова как бы прилипли к устам. Это взбесило его. Он сорвал с головы шапку и изо всех сил швырнул ею в лицо покойного. И тогда произошло нечто неожиданное. Глаза апостола вспыхнули негодованием, а его рука вздрогнула. Апостол выронил свечу. Свеча, описав дугу, упала в складку на кисейную занавесь окна. Занавесь загорелась. Между тем Антропов бегом бросился вон и, зацепив в кухне за порог ногою, без чувств грохнулся на пол.

Когда Антропов очнулся, вся внутренность его домика была уже в пламени. Пламя шумело во всех комнатах, точно там сшибались, дрались и хлопали крыльями тяжёлые огненные птицы.

Антропов в минуту сообразил в чем дело и бросился к окну в кухне. Он вышиб звенья, в кровь порезав себе руки, но за окном была ставня, запертая снаружи. Тогда он схватил случайно подвернувшуюся ему под руки скамейку и стал изо всех сил бить ею в ставню. Брызги стекла летели ему в лицо, в соседних комнатах шумело пламя, как вода, как лес в бурю. Антропову было жарко, но он упрямо работал скамейкой. Однако, ставня не поддавалась. Антропов вспомнил, что она была окована снаружи железом и прекратил работу. Нужно было искать другого выхода. Огненные языки уже стали заглядывать в кухню. Савва Кузьмич, захватив с собою скамейку, ринулся в сени к выходной двери. Он знал, что она заперта снаружи запором, но хотел попытать вышибить её из косяков. Он решился во что бы то ни стало отстоять свою жизнь и, передохнув, высоко взмахнул скамейкой. Он нанёс первый тяжкий и могучий удар. Дверь дрогнула, но ни одна из её досок не выскочила. Антропов собрал все свои силы. Жилы его на его висках налились и вздулись, Он снова заработал скамейкой. Удары один за другим посыпались на дверь. Антропов работал бешено в исступлении, точно он громил своего заклятого врага, но тем не менее тяжёлая дубовая дверь не поддавалась. Она стояла в косяках целая и невредимая, как могучий богатырь, преграждая дорогу Антропову. Между тем от скамейки вскоре остались одни щепки. Пламя сильнее бушевало в комнатах. Казалось, что там вертелись в бешеной пляске какие-то сверхъестественные огненные создания. Истлевшие клочья сгоревшей мебели кружились под самым потолком, как летучие мыши. Шум усиливался. Огненные призраки выпрыгивали порою сквозь отпертую дверь из кухни в сени и снова исчезали за дверью. Однако, порог был уже в их власти. Антропов бросил осколки скамейки на пол. Он уже начал отчаиваться в спасении, но его мысль продолжала ещё упрямо работать, и озлобление не покидало его. Он напрягал память. Наконец, Савва Кузьмич вспомнил. Тут же в сенях за его спиною есть лестница на чердак, а в крыше дома прорублено слуховое окно. Он бросился к лестнице. С его исцарапанных и изрезанных рук сбегала кровь. Во всём теле чувствовалась ломота. За своей спиной он слышал торжествующий гул, производимый пляскою огненных призраков.