Эго, конечно, самая длинная речь Ивана Кузьмича.

- Ладно! - отступает Пресс. - Приедет - ко мне.

Леша приходит под вечер. В дверях он останавливается, подносит руку к пилотке.

- Шофер Зайцев по вашему приказанию явился!

Лицо у него спокойное, но чувствуется, что он внутренне напряжен.

- Черникова, сходите в типографию! - Пресс ждет, пока девушка выйдет, взволнованно гладит ершик.

Дверь за Машенькой хлопает.

- Бабник! - кричит Пресс. - Под суд отдам!

Леша бледнеет, порывается что-то сказать, но только плотнее сжимает губы. "Красивый, стервец!", - шепчет Метников, и я охотно соглашаюсь с ним. Собранный, тонкий в талии, широкий в плечах, Леша Зайцев стоит по команде "смирно", ничем не выдавая своего волнения. Взгляд у него открытый, прямой, на чистом белом лбу настороженно замерли черные соболиные брови.

Пресс бушует минут пять подряд. Сначала он просто ругает, потом стыдит, потом говорит о судьбе Нюры, преподнося ее в самых черных тонах, и, наконец, обрушивает на шофера целый ураган вопросов:

- Что прикажешь с тобой делать? Объявить благодарность? Обозвать тебя перед строем последними словами? В штрафную роту отправить? Что ты молчишь?

Ты что молчишь?!

- Виноват, товарищ редактор... Только обманывать ее я не собираюсь. Как сказал, так и будет. Жена она мне!

- Жена! - уже утихнув, передразнивает Пресс. - Ты в армию зачем пошел: жениться? Семейную жизнь со свадьбы начинают, а ты - с крестин. Лихач!

- Разрешите расписаться с ней в сельсовете.

- Не разрешаю, а приказываю! Домой она должна явиться законной женой твоей! Ступай!

Четко повернувшись, Леша уходит.

- Жених! - ворчит Пресс. - Нашлепают мне в политотделе за таких женихов!

- Зря вы на него так напали, - вступается Метников.

- Ничего не зря! Дай вам только волю!

Через несколько дней мы провожаем Нюру домой.

У девушки два битком набитых продуктами вещевых мешка, приличная сумма денег - это наш общий подарок. Всхлипывая и краснея, девушка поочередно прощается с сотрудниками, подходит к Прессу.

- Простите, Михаил Аркадьевич! Я... я...

- Ну, ну! - хмурится Пресс. - Езжай, спокойно расти малыша. Война из ваших мест ушла и больше не вернется. А за отца не беспокойся. Никуда не денется.

Пусть только попробует!..

- Да я разве что, - порывается Леша. Все эти дни он против обыкновения тих и задумчив.

- Не с тобой говорят, - обрывает Пресс. - Ну, счастливо!

В последнюю минуту Машенька приносит Нюре два отреза на платье темно-вишневый и темно-синий.

- Не возьму, - сопротивляется Нюра.

- Это от меня на память. Тебе сейчас нужней. - Машенька затискивает отрезы в вещевой мешок.

Гулевой устраивает девушку на попутной машине.

- Доедешь до Тулы, а потом поездом. Давай руку!

Попрощавшись, Нюра прижимается к Леше, плачет.

- Ну, ладно, чего там, - успокаивает он ее и, смущаясь, неловко целует.

Машина уходит.

Ветви деревьев тихонько стучат в окна.

Улеглись мы поздно, но сон упорно не идет. Старею, что ли? Говорят, страдают бессонницей старики.

Больше месяца от Оли нет писем. Не отвечает на четвертое письмо. Когда мы теперь увидимся, Оля?

Наверное, не скоро. Наши "кадровые" были правы, говоря, что война дело долгое. Стране тяжело. С волнением и тревогой все следят за битвой, что развернулась у Волги. Гитлеровские полчища подошли вплотную к Сталинграду. Сталинград! Даже сердце теснит - эка, куда докатилась война!..

И все-таки, это теперь понятно всем, былую спесь у немцев сбили. Разгром под Москвой, Тихвин, Ростов, Калуга - боком выходит Гитлеру его молниеносный "драпг нах остен"! На нашем фронте дела идут неплохо. Рязанская, Тульская, Смоленская области почти полностью освобождены от оккупантов. Вчера читал в "Правде": на освобожденной земле убирают урожай.

Мы снова продвинулись. Стоим в небольшом селе. До войны здесь жили прославленные льноводы. Село наполовину сожжено. И так всюду, где побывал враг. Сожженные улицы, черные остовы печей, искалеченные жизни. Чем за все это ответят гитлеровцы после своего поражения?

Нет, хотелось бы делать не то, что делаю сейчас.

Если б не проклятое зрение, был бы я в пехоте. Снайпером. Чтоб видеть самому, как от твоей пули падает враг!

Раньше я не мог видеть, как режут курицу. Правда, курицу не смог бы зарезать и сейчас. А убивать тех, кто принес на нашу землю несчастье, могу!

- Не спите?

С пола поднимается смутно белеющая фигура. Это Кудрин.

- Не сплю, Семен Андреевич.

- Я тоже что-то. Пошли, покурим.

Осторожно, чтобы в темноте не наступить на когонибудь, выходим на крыльцо.

Легко дышится после дневной жары. Ночи становятся прохладными. Я помню такую же ночь осенью прошлого года. Ездили помогать совхозу убирать сено. Ночевали прямо в лугах. Мы с Олей проговорили до тех пор, пока снова не затарахтел трактор. Тогда уже была война.

- Почитайте, Прохоров, стихи.

Закрыв глаза, читаю одно стихотворение, другое, третье.

Кудрин, ие перебивая, слушает, потом говорит:

- Знаете, по-моему, вам нелегко будет пробиваться в литературу. Время тяжелое, железное. А стихи у вас - мягкие, нежные... Давайте два первых напечатаем в газетс. Пусть солдаты и о своих любимых вспомнят. Грановичу показывали?

- Показывал.

- Ну, и как он?

- Ему нравятся.

- Вот и давайте. Почему не напечатать?

- Редактор не согласится.

- Согласится. Он же у нас поэт!

Мы смеемся, вспоминая сегодняшний случай.

Гранович вернулся из командировки - был в маленьком городке, освобожденном нашими войсками месяца два назад. Об этом городе в газете будет рассказывать большая подборка "Жизнь побеждает". Роясь в библиотеке, почти уничтоженной фашистами, Гранович разыскал несколько интересных книг. С любопытством мы разглядывали книжки футуристов. Читать наизнанку вывернутые слова, вдобавок еще напечатанные разнокалиберными буквами невозможно. Не знаю как кто, а я держал такую книжку в руках впервые.

- Это еще не все! - Гранович загадочно похлопал по планшетке, но от объяснений уклонился.

- Вечером. Пока - тайна!

И вот вечер. Мы ужинаем. Гранович достает какую-то желтенькую потрепанную книжечку, объявляет: