Все засмеялись, да и нельзя было не смеяться, глядя на рослого, здорового мужика, рассказывающего, как его сажали на нитку.

- Ну, и долго ты сидел на нитке? Николай Данилов вздохнул и обтерся. У него даже пот проступил при воспоминании о нитке.

- Так целый день вроде воробья и сидел.

- А вечером пожар сделался?

- Ночью, а не вечером. В третьи петухи, должно, загорелось.

- А ты как о пожаре узнал?

- Крик пошел по улице, я услыхал; вот и все.

- А до тех пор, пока крик-то пошел, - спрашиваю его, - ты где был?

- Дома, спал под сараем.

Говорит это покойно, но в глаза не смотрит.

- Ну, а управителя, - спрашиваю, - как выгнали?

- Я этого ведь не знаю ничего.

- Да ведь, чай, видел, как его перед заводом на кулаки-то подняли? Молчит.

- Ведь тут уж все были?

- Все.

- И все, должно быть, били?

- Должно, что так.

- И ты поукладил?

- Нет, я не бил.

- Ну, а кто же бил?

- Все били.

- А ты никого не заприметил?

- Никого.

Взяли Николая Данилова в сторону и начали допрашивать ночных сторожей, десятников, Николаевых семейных, соседей и разных, разных людей. В три дня показаний сто сняли. Если б это каждое показание записать, то стопу бы целую исписал, да хорошо, что незачем было их записывать; все как один человек. Что первый сказал, то и другие. А первый объяснил, что причины пожара он не знает; что, может, это и заподлинно поджог, но что он сам в поджоге не участвовал и подозрения ни на кого не имеет, опричь как разве самого управителя, потому что он был человек язвительный, даже мужиков на нитку вроде воробьев стал привязывать. Управителя же никто не выгонял, а он сам по доброй воле выехал, так как неприятность ему была: кто-то его на пожаре побил.

- Кто ж бил-то?

- Не знаем.

- А за что?

- Должно, за его язвительность, потому уж очень он нас донял: даже на нитку вроде воробьев стал привязывать.

Следующие девяносто девять показаний были дословным повторением первого и записывались словами: "Иван Иванов Сушкин, 43 лет, женат, на исповеди бывает, а под судом не был. Показал то же, что и Степан Терехов".

8

Вижу, пойдет из этого дело ужасное. Подумал я, подумал и велел Николая Данилова содержать под присмотром, а становому с исправником сказал, что на три дня еду в О-л. Приехал, повидался с правителем, и пошли вместе к губернатору. Тот пил вечерний чай и был в духе. Я ему рассказал дело и, придавая всему, сколько мог, наивный характер, убедил его, что собственно никакого бунта не было и что если бы князь Кулагин захотел простить своих мужиков, то дело о поджоге можно бы скрыть, и не было бы ни следствия, ни экзекуции, ни плетей, ни каторжной работы, а пошел бы старый порядок и тишина.

Слова "порядок и тишина" так понравились губернатору, что он походил, подумал, потянул свою нижнюю губу к носу и сочинил телеграмму в шестьдесят слов к князю. Вечером же эта телеграмма отправлена, а через два дня пришел ответ из Парижа. Князь телеграфировал, что он дает мужикам амнистию, с тем чтобы они всем обществом испросили у г-на Дена прощение и вперед не смели на него ни за что жаловаться.

Приехал я с этой амнистией в Рахманы, собрал сходку и говорю:

- Ребята! так и так, князь вас прощает. Я просил за вас губернатора, а губернатор - князя, и вот от князя вам прощение, с тем чтобы вы тоже выпросили себе прощение у управителя и вперед на него не жаловались понапрасну.

Кланяются, благодарят.

- Ну, как же? Надо вам выбрать ходоков и послать в город к управителю с повинной.

- Выберем.

- Нужно это скоро сделать.

- Нынче пошлем.

- Да уж потом не дурачиться.

- Да мы неш сами рады! Мы ему ничего; только бы его от нас прочь.

- Как же прочь! Князь разумеет, что вы теперь будете жить с Деном в согласии.

- Это опять его, значит, к нам? - спросили разом несколько голосов.

- Да, а то что ж я вам говорил?

- Та-ак-то! Нет; мы на это не согласны.

- Вы ж сами хотели нынче же послать ходоков просить у него прощения.

- Да мы прощения попросим, а уж опять его к себе принять не согласны.

- Так следствие будет.

- Ну, что будет, то нехай будет; а нам с ним никак нельзя обиходиться.

- Что вы врете! Одумайтесь: вас половину поссылают.

- Нет! нам с ним невозможно. Нам куда его, такого ворога, девать некуда нам его.

- Да чем он вам ворог?

- Как же чего еще не ворог! Мужика на нитку, как воробья, привязывал, да еще не ворог?

- Да забудьте вы эту дурацкую нитку! Эка штука большая! Небось лучше бывало при самом князе? Не издыхали, садовые дорожки подчищавши; не гляживали, как вороные на конюшне стоят?

- Ну, дарма. Он господин, его была и воля; а уж этакого, как управитель, он все ж не делал. Господи помилуй! - на нитку вроде воробья сажать... чего мы над собой, сроду родясь, не видывали.

- Подумайте, ребята!

- Что думать! думано уж. С ним до греха еще хуже дождешься.

- Ну, он уж не будет вас на нитку привязывать. Я вам ручаюсь.

- Он другое измыслит над нами не хуже этого.

- Что ему измышлять?

- Он язвительный человек такой.

- Полноте, ребята. Надо губернатору ответ дать. Пауза.

- Что ж! Мы прощенья просить готовы.

- А управителя примете?

- Этого нельзя сделать.

- Да отчего нельзя-то?

- Он язвительный. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ничего больше от рахмановских мужиков не добились, и пошло уголовное дело, по которому трое сослано в каторжную работу, человек двенадцать в арестантские роты, остальные же высечены при земском суде и водворены на жительстве.

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается по изданию: "Рассказы М. Стебницкого (Н. С. Лескова)", т. II, СПб., 1869. Впервые напечатано в журнале "Якорь", 1863, ээ 12, 13, 14 (с эпиграфом: "Капля камень долбит. Пословица").

После смерти автора этот рассказ появился в дополнительном (XII) томе собрания его сочинений (1896). При этом произошло текстологическое недоразумение: рассказ напечатан по журналу "Якорь", а между тем в сборнике 1869 года текст рассказа подвергся авторской переработке, при которой были сняты некоторые детали, придававшие рассказанному событию местный, этнографический характер. Убран и первоначальный подзаголовок, характерный для ранних вещей Лескова: "Из Гостомельских воспоминаний". Особенно существенное изменение сделано в конце; в "Якоре" рассказ кончается словами: "и пошло уголовное дело". Продолжение фразы ("по которому трое сослано в каторжную работу" и т. д. до конца), появившееся в сборнике 1869 года, не попало в текст XII тома собрания сочинений (а тем самым - и в последующие издания). В сборнике 1869 года этот рассказ был помещен после рассказа "Засуха" (первоначально в журнале "Век", 1862, э 12, под заглавием "Погасшее дело"), причем они объединены здесь общим заголовком: "За что у нас хаживали в каторгу. Два рассказа".