При виде такой безграничности и таинственности легко было поверить в существование временных маршрутов – невидимых троп, соединяющих разные эпизоды, казалось бы, бесконечного существования Земли. И еще легче понять, насколько трудно кораблю найти дорогу назад в его кусочек пространства и времени. Насколько незначительны они с Джози по сравнению со всем этим. Они не более чем дрожащие тени, затерянные среди вечного мерцания звезд.

Почувствовав себя песчинкой перед лицом такого величия, Айвен уже собирался зайти обратно в хижину, но тут его привлек звук чьей-то песни. Это нисколько не было похоже на то пение, с которым он вырос. Как и у Льены, песня звучала грубовато и гортанно, но его все равно притягивал ее настойчивый ритм и дикая мелодия. Почти против воли он двинулся на звук прочь от хижины, через весь лагерь туда, где огромный костер вспарывал темноту.

Все собрались у костра, и первое, что поразило Айвена, – это царившее здесь праздничное настроение. Безграничность ночи не заставляла этих людей ощущать себя крохотными песчинками. По их лицам, красным от света костра, было видно, что они чувствуют себя дома под этими звездами, и что для них ночь – это время чудес, а не страха.

Все внимательно следили за женщиной в накидке из шкуры выдры. На голове у нее была шапка из такой же шкуры, а на щеках нарисованы какие-то фигуры. В смеси танца и песни она показывала историю своего народа.

Айвен многое не понимал, потому что она пела либо на местном наречии, либо на древнем языке. Однако того, что он разобрал, было достаточно, чтобы понять, что она рассказывает о том, как дух выдры спас ее народ от уничтожения. Не только тем, что научил их ловить рыбу, но и тем, что раскрыл им секрет игры. Несмотря на свои преклонные годы, шаманка, как настоящая выдра, крутилась и извивалась в ярком свете костра, будто преследуя воображаемую рыбу. А когда она ее схватила, она рассмеялась и закружилась от счастья.

На какое-то мгновение Айвену показалось, что она стала выдрой, приняла ее образ жизни и ощутила ее мелкие радости.

Потом она ушла в тень, и ее место заняла другая шаманка. Это была молодая женщина. Ее голову венчали тяжелые рога, а лицо было раскрашено наподобие морды бизона.

И снова была разыграна древняя история. И снова Айвен понял лишь суть рассказа. Но больше всего его привлек танец: в его движениях было что-то извечное, что без слов поведало ему обо всем.

Один шаман сменял другого, и все истории сливались в одну. Но только не их танцы. Они оставались каждый сам по себе, придавая танцорам неповторимую индивидуальность. Вот этот был танцем лошади, тот – змеи, эти – бизона и оленя. Казалось, танцоры вплетают кусочек внешнего мира в жизнь своего клана. И с каждым следующим танцем Айвена все меньше пугало ночное небо и темнота. Загадочным образом этот лагерь, затерянный во вселенной, вдруг стал центром всего – местом, где ему тепло, уютно, спокойно, где он почувствовал себя дома.

Он заснул, когда собрание еще не закончилось. Не потому, что оно ему наскучило. Как раз наоборот. Многие дети и старики уже давно свернулись клубочком на земле, убаюканные знакомыми мелодиями и гипнотизирующим ритмом танцев. И Айвен, так и не подойдя к огню, лег прямо под открытым небом и заснул.

Потом он смутно понял, что его разбудили. Льена вела его к их хижине, которую он в полудреме принял за корабль. Это было убежище от еще неизведанных загадок ночи.

В каком-то смысле эта ночь песен дала Айвену ложное ощущение безопасности. Он почувствовал себя как дома, хотя это было совсем не так, потому что последующие дни ясно дали ему понять, что здесь, среди кланов, он остается чужаком, существом без четкой цели в жизни, без призвания и, следовательно, без души. Короче говоря, он оставался джали, и большинство людей так к нему и обращались.

Не то чтобы они были как-то беспричинно жестоки, нет. С ним просто не считались, только и всего. С ним обращались как с нечеловеком, который принимает участие в сборе урожая, которым были заняты кланы первые недели.

День за днем на рассвете они отправлялись на поиски созревшей травы, напоминавшей ячмень, которая в изобилии росла по всей долине. Работали они группами: срезали стебли кремниевыми ножами, потом на участке утоптанной земли молотили их, а зерно уносили в лагерь в заплечных мешках.

Это был изнурительный труд, почти не дававший возможности остановиться и поговорить друг с другом. Айвен и Джози понимали, что это жатва наперегонки с непогодой: кланы спешили собрать как можно больше зерна, пока погода не испортилась. Тем не менее, радуясь обилию еды и компании, люди часто смеялись и переговаривались.

Во время работы Айвен не мог не замечать, сколько внимания уделяют Агри молодые неженатые мужчины. Анчарн и Талу вообще осыпали ее комплиментами при каждом удобном случае. Со временем они даже стали соперничать друг с другом за ее благосклонность. Например, один раз Анчарн вынул из своих волос костяной гребень и скромно сложил его к ее ногам. На это Талу ответил тем, что предложил ей костяную шпильку из своего носа.

Для Айвена и Джози это были странные подарки, но Агри, казалось, была явно потрясена ими. И это более, чем что-либо еще, опустошило Айвена.

– Что с тобой? – спросила Льена в тот вечер, почувствовав смену в его настроении.

Он рассказал ей о подарках, и она объяснила ему, почему они такие ценные: каждый кусочек слоновой кости дорого покупается во время Большой Охоты, а такую вещь, как гребень, надо было вырезать не один день.

– Такие подарки так просто не дарятся, – продолжала она, – в них содержится вся храбрость охотника и его преданность. Это подарок от всей души, понимаешь?

Айвен это прекрасно понимал, и это угнетало его еще больше. К тому же его удивляло, с какой стати его так волнует зарождающаяся любовь этих первобытных охотников. Он всего лишь сторонний наблюдатель, человек из другого времени, с совершенно иными понятиями о любви и красоте. Как в самом начале Джози сказала об Агри, она была далека от привлекательности, во всяком случае, по меркам их времени. Так какое ему дело, если Агри выйдет замуж за одного из охотников из другого клана?

Однако факт оставался фактом: его это волновало. Мысль о том, что она может навсегда исчезнуть, делала его жизнь еще более пустой. И даже бессмысленной. И хотя он убеждал себя, что скоро его здесь не будет, что настоящая судьба ждет его где-то далеко впереди во времени, ему это совсем не помогало. Айвена волновало то, что происходило здесь и сейчас, и он не мог ни объяснить, ни сдержать свою болезненную ревность.

По ночам, лежа без сна на соломенной подстилке, он убивал время, выдумывая сумасбродные способы, как превзойти соперников. Он пообещает взять Агри с собой на корабль, или он поклянется преуспеть во время Большой Охоты, или… Нет, это все – безумные фантазии, в душе он понимал это. Конечно, он всегда мог сравняться со своими соперниками в подарках, предложив свой стальной нож. Однако он чувствовал, что это опасно. Если он или Джози начнут вводить в доисторическое общество что-либо из технологий будущего, трудно сказать, к чему это может привести. Великое будущее человечества может оказаться под угрозой.

Лежа и рассуждая так сам с собой, он услышал, как Леппо тихо прокрался к тому месту, где лежала Джози, и как за этим последовало ее шипение. Это уже стало еженощным ритуалом, и Айвен привык к нему. Но сейчас он даже почувствовал что-то вроде жалости к Леппо. Интересно, а что будет, если он сам вот так подойдет к Агри? В темноте, когда все спят, она так же отвергнет его, как днем?

Возможно, нет.

Ну и что тогда? Он по-прежнему останется никем среди кланов, все тем же безымянным существом. На самом деле ничего не изменится. Именно это соображение удержало его на месте, и он ворочался до тех пор, пока сон, наконец, не сморил его.

Вместо того чтобы подкрадываться к ней под покровом ночи, на следующий день он сделал вот что: когда они отправились на сбор урожая, он устроился работать рядом с ней, оттеснив тех, кто пытался встрять между ними.