Мамаша Валентины в свое время померла родами, обессиленная алкоголизмом и всякими проститутскими болезнями, а папаши не было отродясь. Так что майор буквально с рождения заменил племяннице и отца, и мать. И что же? Сам же потом, вот этими своими руками впутал, значит, своего мотылечка, папильоточку свою в сеть шпионской паутины! Было же, было предчувствие, не обмануло профессиональное чутье, в первую же секунду пронзило тревожной стрелой… Не прислушался, слезу пустил, старая шпала, лохушник сердобольный!

Как стало известно внешней разведке разреженных слоев (ВРРС), единорог Артур МакКолин возглавлял московскую резидентуру британской военно-морской корпорации “Квинс оф Сиз”. Внедренный непосредственно в мозговой центр этого левиафана – в Совет директоров – русский разведчик Максим Филин (Фил Максвел) вероломно предал родину, ведя двойную и даже тройную игру. Ибо, помимо прочего, оказывал также небольшие услуги маленькой, но амбициозной шведской короне (из чистой любви к искусству, поскольку свое раздражение по поводу российских евро-окон карлсоны принципиально оплачивали в кронах). У

Куратора были к Филину старые счеты (еще со времен разведшколы в

Петушках, где красавчик курсант Петя Кочетков со своей болтливой бравадой совершенно, как говорится, не канал рядом с гением теневой интриги курсантом Максом Филиным). Поэтому с того самого дня, как член Совета директоров “Квинса” Фил Максвел исчез из поля зрения внешней разведки разреженных слоев, будто сквозь землю провалившись где-то среди вересковых пустошей Шотландии, тем самым недвусмысленно подтвердив свою причастность к гибели одной из атомных субмарин РФ,

Куратор поставил своей целью найти и лично растерзать негодяя. И для этого ему необходим был Артур МакКолин – близкий родственник и, будем откровенны, источник существования пожилого голубя мира, одного из немногих оставшихся в распоряжении ВРРС сизарей старой, андроповской закалки.

Ужасная миссия, думал голубь. Вернее, думал он немного иначе. Ну, думал он, вот это и называется – залететь, как мандавошка. Однако делать нечего, служба! Да, именно так он впервые с горечью и подумал

– служба, а не Служба, как думал всегда и привычно. Уже встав на крыло над самым замком МакКолинов – средневековым шедевром из серого камня, по двум смежным стенам сплошь затканного пунцовым плющом, посреди прекрасного парка с купами вязов, аллеями старых лип и отдельно стоящими на солнечных лужайках вековыми дубами; уже описав пару кругов над нынешними владениями Вальки и медленно планируя на позеленевшую от времени черепичную кровлю одной из боковых башенок; уже заглядывая круглым испуганным глазом в узкое, льющее персиковый свет окошко; уже зафиксировав курнопятый Валюхин профиль над книгой и даже ухватив не вполне понятное название на обложке, когда Валька со вздохом чтение свое захлопнула: “Artour McKolyn SEX BY TELEPHONE poems”; уже стукнув клювом в стекло, мирный майор ВРРС все еще надеялся, что – авось пронесет…

– Дядечка! – Валька тяжело поднялась, она была сильно беременна. -

Ну надо же! То-то мне вторую ночь помойка наша в Бибирёво снится…

Обнялись. Валентина совсем не сердилась, как боялся Никита, она соскучилась в деревенской глуши и была по-нормальному рада родной душе. Напольные часы в узком черном футляре пробили пять. В ту же минуту дверь открылась и пожилая дама (до изумления похожая на

Амплитуду Кузину) вкатила столик, сервированный под чай на одного.

Воскликнув: “Оу! Зе гест из хиар!” – дама проворно развернулась и унеслась. Через минуту на столике стоял еще один прибор (прозрачный фарфор, золотые щипчики, ложечка, все такое). Никита только кряхтел.

…Амплитуда же Андреевна тем временем совершенно сошла с ума. Она обшарила весь дом из красного кирпича, заглянув и в клозет, и в душевую кабину, и в гараж, и на “ферму” к Женьке, сбегала на берег

Оки, оглашая округу все более паническими криками: “Никита Петрович!

Никиша! Ника!” Близкий и дорогой мужчина пропал буквально бесследно.

Женька ходил за ней вялым хвостом, уговаривая: “Да будет вам,

Андревна, ну вышел погулять старичок, ну не слышит, ну задумался…” -

“Сам ты старичок, раковая шейка! – в слезах огрызалась Поленька. -

Он всем вам сто очков даст, пьянь ты бессовестная, иди, спаривай своих раков, чучело!” Деклассант Евгений Волынкин пожимал плечами и брел в свою баньку досыпать. В полном отчаянии Поленька вернулась в кабинет и обессиленно опустилась в кресло у стола, где красовались две аккуратные стопки бумаги – чистая и исписанная размашистым почерком инженер-майора в отставке. Застланный слезами взгляд бездумно перескакивал со строчки на строчку…

“…За обедом, который был подан ровно в восемь, я исподволь всматривался в двуличное лицо МакКолина, пытаясь прочесть на нем следы лживого и корыстного порока. Козлище, однако, держался приветливо, воспитанно ухаживал за мной, предлагая разные продукты и напитки. Кушали сперва различные салаты, потом суп с раковыми шейками, потом рыбу лосось и рыбу тунец, потом мясо телятины с брусникой и десерт в виде какого-то непропеченного пирога. “Это наш знаменитый Путин”, – объяснила мне Валентина с явной издевкой.

Докатились! В самом конце обеда официант спохватился, что позабыл подать на закуску сыр, и принес круглую деревянную доску с разными сортами сыра, который не успели даже как следует порезать, а какой-то и вовсе плесневелый. Я сделал вид, что ничего не заметил.

После этого Валентина, уставшая по причине своего положения, ушла в спальню, а мы с Артуром перебазировались в курилку с кожаными креслами, куда нам подали кофе, коньяк и вино херец, которое при

Юрии Владимировиче пили в СССР одни алкаши (зачеркнуто) алконавты, хуже портвейна, тем более что я в общем и целом непьющий. “Так-то ты встречаешь старика! Ну погоди, будет тебе херец, будет и пиздец!” – подумал я шутливо, но в этой мысленной шутке была большая доля правды.

В этот момент в кармане МакКолина зазвонил сотовый телефон. “Йес, сэр”, – сказал он в трубку по-английски, словно ждал этого звонка.

Дальше я не понял, но заподозрил, что говорят обо мне, так как Артур бросил на меня несколько любезных взглядов, а в конце спросил вообще по-русски: “Хотите его видеть?”

И тут невероятная догадка пронзила стрелой мой мозг…”

…Ничего не соображая, Амплитуда Андреевна дико озиралась. Она шла по мягкому темно-голубому ковру длинным сводчатым коридором, стены которого до половины обиты были таким же голубым бархатом, вдоль огромных, в натуральный рост портретов господ и дам в старинных костюмах и седых париках, ярко освещенных скрытыми светильниками.

Через каждые пять-шесть шагов – высокие китайские вазы с живыми цветами: розами, лилиями, орхидеями самых элитных сортов – уж в этом-то Поленька разбиралась. Сама она в длинной коричневой юбке и розовой шелковой блузке с длинными манжетами на мелких пуговках, с плоским коричневым бантом поверх гладко забранных в пучок волос, в длинном кремовом фартуке с оборками на плечах (все это шло ей необычайно, как успела Амплитуда отметить в одном из зеркал) катила перед собой столик с серебряным подносом, на котором подрагивали в такт шагам высокий стакан с молоком и тарелочка с сухим печеньем.

Пройдя мимо ряда белых дверей, Амплитуда Андреевна почему-то уверенно остановилась возле одной и постучала. “Come!” – услышала она на незнакомом языке и вошла. В просторной спальне на широченной кровати сидела женщина в пеньюаре и расчесывала рыжие волосы, уложив промеж колен гулкую обитаемую бочку живота. “Валька!” – ахнула было

Амплитуда Андреевна, но вместо этого язык помимо ее воли выговорил совершенно непонятные слова: “Good evening, mam. Your milk, please”.

– “Thank you, Polly, – улыбнулась беременная Валька. – Can be free.

See you morning, darling”. И Амплитуда, слегка присев, с улыбкой отвечала: “Good night, mam. Have the nice dreams”.

Выкатясь в голубой коридор, Амплитуда стала перед зеркалом и громко сказала себе: “Я сплю”.