— Мирославу кланяйся. Передай — вернемся!

Полторы сотни набралось. Длинной вереницей двигались, на ходу жевали да пили.

Халена же все воинство оглядывала да сетовала про себя, что медленно идут. К Трувояру пристроилась:

— Далеко до твоих?

— Неблизко.

— А точнее?

— Так ехать — к полудню ближе будем, быстрее — раньше придем, — и вздохнул. — Быстрей бы…

Халена отвернулась и коня наддала. Во главу отряда встала, хотела крикнуть, чтоб ход прибавили, но Миролюб сунул ей ломоть хлеба в руку:

— Жуй. Апосля быстрей пойдем.

Глава 3

Клону отвели этаж в пристройке. Лже-Анжина промолчала. Плюхнулась в кресло и с насупленным видом уставилась перед собой. Кирилл погладил затылок, замялся рядом. Он понимал, что видимое спокойствие клона не к добру и готовил себя к эскападе с ее стороны. А с другой стороны: что она сделает? Покричит, повозмущается и затихнет. Переживут.

Парень вышел в коридор, сел в кресло, вытянул ноги и уставился в потолок: служба началась.

Тихо во дворце, словно вымерли все. Жара, ни ветерка на улице, а в помещении прохладно, но все равно охранники вялые, полусонные. Кирилл и сам маялся — тишина и покой усыпляли, расслабляли, а ведь никак нельзя бдительность терять — клон сегодня тих и безответен, а завтра неизвестно что устроит. Впрочем, третий день Анжина кротка и неприметна. Лежит — видео смотрит или на балконе в кресле качается. Может ошиблись они на счет нее — не так уж она плоха? Всякое в жизни бывает — порой роль мерзавца играть приходится, порой смириться, порой любыми средствами бороться. Паул негодяй, каких мало, что ему клона, куклу, по сути, на помощь себе склонить?

Кирилл вздохнув, хлебнул кофе и развернул газету: ничего интересного, да и не лезут в голову новости.

Глаза потер, откинул газету и нажал кнопку на пульте: что в других помещениях? А Ватан спит — охранничек!

— Кос! — окликнул ближайшего к нему парня, что, качаясь на носках, выглядывал в окно. — Ватана смени.

— Угу, — потопал по коридору. А Шерби опять в дисплей уткнулся: что у нас там еще не в порядке? Расслабились бойцы — не к добру.

Ричард бродил по спальне, не зная куда себя деть. Тоска грызла его, сдавливала сердце, и хотелось выть и кричать от бессилья, и на ум ничего дельного не приходило. Ни единого выхода — тупик, куда ни повернись.

Анжина… — провел пальцами по секретеру, вглядываясь в лицо любимой, что улыбалась с портрета в позолоченной рамке.

Анжина…

Отвернулся, потер лоб, зажмурившись: почему судьба отмерила ей столько испытаний? За что? Почему не ему? Где логика?

Рванул ворот рубашки и подошел к окну, распахнул его: тихо на улице, как во всем замке. Жара. Последние дни уходящего лета. Лета, что прошло без Анжины…

Пит сидел у бассейна, рассеяно смотрел по сторонам: черт побери — тихо, как в склепе. Хоть бы листик шелохнулся. Хоть бы одна свежая мысль в голове появилась.

Черт! — пнул камушек под ногой и скривил злобную рожицу золотистому ангелочку, что лил воду из своего кувшина — фонтана.

Три дня как вернулись. Трое суток! И ничего! Сколько еще сидеть, ожидая не известно чего?! О чем Ричард думает?! Ждать, ждать. Кого?! Чего?! Пока все в летаргию не впадут?! А Анжина в это время может уже и…

Пит не усидел на месте, вскочил и пошел в никуда — лишь бы идти, лишь бы двигаться, что-то делать, хоть и ноги переставлять. Умереть ведь можно от тоски, от мыслей дурных, что словно жара одолевают.

Дошел до берега океана и остановился: штиль. В лазоревой дали ни облачка, ни вздоха птицы, лишь слепящая гладь воды, что сливается с небом.

А ведь было иначе, совсем иначе.

Сколько же прошло? Пять лет. Месяц как Анжина и Ричард поженились.

Пит сел на песок и грустно улыбнулся, вспомнив, как хорошо тогда было: как шумел прибой, как смеялась Анжина и ветер трепал ее волосы, а Ричард лежал на песке и любовался женщиной. Пикник на берегу океана, здесь, на этом самом месте всего пять лет назад. Здесь они дурачились и веселились. Пит тогда обстрелял молодоженов пирожными и получил от Ричарда вазу фруктов в грудь и лицо. А Анжина упала в воду, сбитая шелковой подушечкой…

Весело было.

И посмотрел в небо: Боги? Не верил я в вас, и плевать мне было, есть вы или нет, а сейчас прошу — помогите Анжине, если вы есть. Больше не потревожу просьбой и верить в вас буду, правда, правда. Помогите ей, а? Ну, что вам стоит?…

И криво усмехнулся: дожил.

Ночь накрыла фонтаны и скверы, пляж, океан, здание дворца укутала сном.

Кирилл весь день боролся с дремотой и сдался, заснул, положив голову на руки.

— Капитан! — кажется, тут же раздалось над ухом. Шерби, вздрогнув, поднял голову, непонимающе уставился на Микса.

— Ее нет на этаже, — глухо сообщил тот.

— Отдохнул, — потерянно бросил Кирилл и начал щелкать кнопки, просматривая залы и комнаты. Кинул Миксу: Что стоишь? Поднимай всех по тревоге, быстро! Найдите ее!

Что она задумала? Куда исчезла?

А он-то, хорош, охранник и сторож — проспал!

Ричард маялся в липкой тишине ночи. Крутился на постели, не зная куда сунуть голову, чтоб ушли горькие думы, как пристроить руки, чтоб не сжимались в кулаки, в какую подушку уткнуться лицом, чтоб не видеть пустоты вокруг, чем накрыться, чтоб не чувствовать ее.

Анжина — как наваждение, как паранойя.

Где ты? Как? Почему молчишь? Почему не слышно тебя?

Что делать?

Как до тебя дотянутся? Через горло врага? А он как призрак: есть и нет.

Рука легла на глаза, скрывая даже от темноты слезы бессилия, ненависти к себе, недалекому слепцу, что позволил близко подобраться к семье, не защитил, не предотвратил беду.

Тихий шорох насторожил короля. Он резко сел и включил светильник.

Анжина?

Милые черты, мягкая виноватая улыбка. Минута очарования, всего лишь минута.

Ричард откинулся на подушки:

— Что тебе надо? Как ты сюда прошла?

— Не сердись, я хочу поговорить. Спокойно, если сможешь. Попытаемся? — села на край постели.

Мужчина сделал над собой усилие и сел, вновь уставился на Анжину. И поморщился: невыносимо смотреть на клон, слышать — ненависть к ней одолевает, вьется, клубком змей лежит на сердце. Глаза видят жену, женщину которую безумно любишь, а разум напоминает — перед тобой клон, у которого нет чувств, нет привязанностей, вообще ничего нет человеческого кроме формы, до боли знакомой линии губ, черт лица, линий фигуры. И хочется убить куклу лишь за тот факт, что она смеет быть похожей пусть и только внешне на Анжину. И не можешь — обезумевшая от тоски в разлуке душа кричит — нет, подожди — еще минуту побудь рядом, хоть так, хоть с куклой, как с голографическим снимком. И страшно причинить вред и боль даже фантому любимой, даже понимая, что перед тобой мираж — не столько чужая, сколько твоя собственная фантазия.

— Говори, — процедил.

— Я предлагаю заключить мир и вести себя цивилизованным образом.

— То есть ты мне яд в бокал, а я тебе рубиновый гарнитур? — усмехнулся, недобро щурясь: что ты задумала, куколка? За кого меня принимаешь?

— Нет, я серьезно. Я помогаю тебе, а ты относишься ко мне как к человеку.

— Все проще — веди себя как человек.

— Это я и предлагаю.

— То есть ты переходишь на нашу сторону, играешь по моим правилам, а взамен?…

— Я перестаю быть пленницей.

— И только?

— Да. Я не могу сидеть взаперти. Общество стен и немых охранников меня не устраивает. Я хочу плавать в бассейне, обедать не в одиночестве, а с вами, красиво одеваться, видеть восхищенные взгляды. Жить, чувствовать себя живой…

— Блистающей…

— Женщиной, такой какая я есть — красивой, очаровательной. И убеждаться, что нравлюсь, что меня хотят… как я хочу тебя.