Они с Борькой не были друзьями, несмотря на малую разницу в возрасте, но они были настоящими братьями. Бывало, что младший пойдет и сдаст Ивана родителям, когда тот соберётся в клуб на танцы, а его заставит копать свой участок огорода. Иван выждет неделю, пока всё уляжется, да и вздует брательника, чтоб помнил, откуда ноги растут. Борька на это родителям не жаловался, но обид тоже не сносил: выждет день, да и засадит ему из рогатки хлебным мякишем в лоб, и Иван потом ходил с красным отпечатком, хвастая друзьям, что выпил водки с батей, да и налетел впотьмах на забор, когда покурить с ним вышли. Борьке же говорил: «Ты чего, дурень, в лоб стреляешь, без глаза оставить же мог!» А Борис лыбился во всю пасть и отвечал: «Будешь знать, как за клубом с городскими целоваться!»

Потом он ушел в армию, а Борис поступил в городе в ПТУ на специальность «механик-моторист», да там и остался уже, умудрившись перевестись в политех на смежную специальность. Потом они виделись уже редко. Брат приезжал иногда летом домой, но Иван был занят своими проблемами, а Бориса больше не интересовали переодевающиеся девчонки на их преобразившемся пляже. Оба они давно выросли, и у каждого остались свои впечатления и воспоминания от вместе проведенного детства.

 Иван прилетел сразу, как только им сообщили о несчастье. Лиза, их младшая сестра, осталась с родителями: матери совсем плохо стало, она и так в последние месяцы болела, а сейчас и вовсе сляжет. Отец тоже уже был не в том возрасте, чтобы переживать своих детей; он хотел было поехать вместе с ним, но Иван убедил его остаться, пообещав всё организовать и доставить гроб в родной городок, чтобы похоронить Борьку по-христиански, рядом со своими, недалеко от старой деревянной церквушки, которую он помнил с малолетства.

 Однако в большом городе всё оказалось не так просто, как ему представлялось. По приезду он сразу отправился по адресу, который им оставил звонивший – какой-то Прокопенко. Там, в следственном участке, его вначале долго изводили вопросами про брата, но что он мог сообщить, ежели виделся с ним в последний раз два года назад, да и то мельком, о чем сейчас очень жалел. Потом это опознание в морге, куда его привезли – это был Борис, сомнений не было: его волосы, зачесанные назад, нос с горбинкой, родинка на шее, которую еле можно было увидеть из-под кровоподтёков на горле… Сильно избили брата, очень сильно, попадись ему этот нелюдь – не дождался бы суда, ей-Богу.

Затем он встретился с Вероникой. С ней брат жил последние полгода. Молодая и красивая. Как кукла. Такие холодные глаза, стеклянные вроде как. Она сразу уткнулась ему в плечо со словами: «Вы так похожи с Борей!», и это его совсем не воодушевило на симпатию к ней. Они совсем не были похожи с братом внешне: тот больше пошел в мать по отцовской линии, в их бабушку – у него были более мягкие черты лица и помельче кость, а Иван – в деда по материнской линии, он был пониже и покрепче. Поэтому когда она так разоткровенничалась, он почувствовал фальшь от таких проявлений эмоций. Конечно, она переживала: тут за месяц к котенку так привыкнешь, что и выбросить во двор потом жалко, а проживи с человеком под одной крышей полгода… понять можно, но Вероника ему не понравилась.

Во второй половине дня он приехал на работу к Борису. Его встретила милая женщина в деловом костюме, которая представилась Натальей Николаевной. Она была помощником брата по управлению персоналом.

- Иван Сергеевич, примите наши искренние соболезнования. Мы сами так переживаем, не могли поверить, что всё это действительно случилось.

Она готова была заплакать, и он, приобняв её осторожно за плечи, тихо сказал:

- Спасибо, милая, но не надо сейчас. Будет еще время.

Наталья сдержалась и спросила:

- Нам нужно подумать, как всё… организовать. У вас, наверно, есть какие-то… планы относительно похорон.

- Вы мне очень поможете, если возьмете на себя все бумажные дела. Там, у себя, мне было бы легко с этим справиться, но здесь я, честно скажу, немного теряюсь.

- Да, разумеется, Иван Сергеевич, мы всё это устроим.

- А как только мне дадут в милиции разрешение, я заберу Борьку с собой, на поезде поедем, тут недалеко. Вот, в общем-то, и вся организация.

- То есть… Борис Сергеевич будет похоронен у себя на родине?

- Да, таково наше решение. Вы не против, я думаю? – он спокойно посмотрел в её растерянные глаза.

- Нет… конечно, нет, как можно. Но… может, у нас будет возможность попрощаться с ним? Он был известным в своих кругах человеком, и я уверена, что найдется множество друзей, которые бы пришли отдать дань уважения…

- Раз так, то конечно. Не знаю только, как это у вас принято…

- Мы организуем это в ритуальном зале. Полагаю, что трёх часов будет достаточно, а потом уже доставим… гроб на вокзал.

Они обсудили в её кабинете детали. Ему нужно было еще выбрать гроб.

Потом его познакомили с партнерами Бориса – представительными господами, которые были очень озабочены случившимся. Он был самый младший из всех троих, и уже директор, и это вселяло в Ивана гордость за свою фамилию. Они выпили бутылочку на троих, как водится, не чокаясь. В этом городе у него не было знакомых, на квартиру к брату идти сейчас он не был готов морально, но Наталья заверила его, что номер в гостинице ему уже забронирован и чтобы он не беспокоился за его оплату: Борис Сергеевич им этого бы не простил.

Здесь же он узнал, что, поскольку его брат не был женат и не имел детей, то, если не будет обнаружено завещания, доля в компании, равно как и прочее имущество покойного, перейдет по закону наследникам первой очереди. Но это известие затерялось где-то на подкорке его сознания, как мало значимое, совсем не относящееся к цели его приезда в этот огромный и чужой город.

10

Светлана уже не раз и не два бывала у Глеба и прекрасно ладила с его родителями. С Елизаветой Фёдоровной они в последнее время перешли практически на уровень родственного общения, и женщина даже делала вполне конкретные напутствия Свете на период их отсутствия с отцом в городе: где что лежит, какой режим электрической плиты на кухне лучше выбирать для приготовления того или иного блюда, в какие моменты барахлит стиральная машина и как их устранять, и каким образом стимулировать Глеба, чтобы он наточил ножи и захватил пакет с мусором.

Это была небольшая двухкомнатная «сталинка» с огромной кухней и раздельными комнатами. Отец Глеба, в прошлом военный строитель по найму, обеспечил своей квартире качественное состояние, самостоятельно отделав полы, стены и потолки добротными материалами, так что жить здесь было комфортно. Глеб был единственный ребёнок в семье, к тому же на свет появился, когда его родители уже и не мечтали о таком событии, и потому печать избалованности присутствовала не только в его внешнем облике, но и в убранстве собственной комнаты: современные виниловые обои мягких оттенков, спортивный уголок до потолка, двуспальная кровать, компьютер, музыкальный центр. Конечно, последние новинки прогресса он уже сам для себя обеспечивал, но привычка всегда иметь всё самое лучшее и передовое сохранилась с тех детских времён, когда родители старались ни в чем не отказывать своему ребенку, предоставлять все возможности для цивилизованного развития и учебы. На фоне такого отношения непременно развивалось чувство уверенности и самодостатка, а к хорошему всегда привыкаешь быстро; намного сложнее потом вдруг обнаружить, что колодец, из которого черпали всю жизнь, начал высыхать и вместе с чистой родниковой водой приносить ил и тину, а к дополнительной фильтрации, вдруг оказывается, окружающие и не приспособлены вовсе.

Спальня родителей только лишний раз подчеркивала их трепетное отношение к сыну: фотографии на стенах, на тумбочке, на подоконнике – среди комнатных растений. Вот маленький Глеб ковыряется в песочнице во дворе, вот он поливает цветы на клумбе в детском саду из крохотной леечки, вот пошел в первый класс – в костюмчике и с бабочкой; и так весь его жизненный путь отражался на стенах в родительской комнате, вплоть до лихого вида за рулем своего автомобиля, подаренного ему отцом.