Да, хотелось бы быть оптимистом, но в мои годы, с моим жизненным багажом сделаться оптимистом, не так легко и просто. Но жизни, подаренной нам Господом, надо радоваться и дорожить ею. В тридцатых годах эшелоном везли куда-то на расстрел русских священнослужителей. Родственники одного священника- смертника как-то ухитрились повидаться с ним в Красноярске и, обливаясь слезами, спросили: «Что же нам-то, здесь остающимся, делать?» И смертник ответил; «Радуйтесь!»

Для меня этот завет сделался нравственной опорой. Может, кому-то из читателей ваших он тоже поможет укрепить дух свой, добавит оптимизма, вселит веру в будущее. «Разум радостно тяжелеет», — сказал недавно мой друг-поэт, я и желаю, чтобы разум людей тяжелел от умной книги, великой музыки, познания самого себя и мира Божьего.

Благодарю «Уральский рабочий» за предоставленную мне возможность поговорить с уральцами — ведь на Урале прошла моя молодость, прожит кусок сложной, в том числе и творческой жизни в 24 года длиною; частица сердца, и немалая, оставлена на этой прекрасной и многострадальной русской земле.

₁₉₉₆

Десять часов отсидки в Красноярске. Пять часов в Карачи. Опоздали в Потайю на 14 часов. Все лучшие номера заняты-розданы, нам со внучкой достался номер с видом на крышу кухни, над которой работают мощнейшие вентиляторы, в номере чад и дым и все время что-то ноет, дверь плохо отворяется новомодным ключом.

Вспоминаю, как в домах творчества, где и бывали-то раза три-четыре, нам всегда доставались худшие комнаты и непременно напротив сортира — вот обхохочется жена моя, узнав про таиландское наше жилище. Я чувствую себя неважно. Думал, после «ударного» рейса, нет, и сегодня общий дискомфорт, и Ольги Семеновны, врача «нашего» нет — некому пожаловаться. Одна радость: внучке живется вольно, меня не слушает, все разбрасывает. Дома бабушка ругается, подбирать заставляет. Здесь я замещаю бабушку и не ругаюсь уж бесполезно. Сказал ей: «Ох, и попадется же тебе растрепа-мужичонка и будет обосран с ног до головы или лупить будет тебя день и ночь!» «Нетушки! — как всегда открыто и убежденно выпалила она, — я сама его отлуплю!»

И еще радость: читаю и подпрыгиваю от восторга книгу Якова Харона, присланную Алешей Симоновым, «Злые баллады Гийома».

В гостинице «Амбрассадор», где мы с Полей жили, нет ни радио, ни градусника, ничего нет, бассейны есть, кормилища, наподобие наших прежних рабочих столовок и торговых точек, с полусырыми шашлыками, выпивкой и мороженым, — все, все направлено на выкачивание денег, все настроено на один лад. Телек тоже черно-белый, по нему бегают и молятся тайцы.

Прилетели в Таиланд в основном так называемые «новые русские» нисколь они не лучше своих дедов и отцов — мудаков-коммунистов и околокоммунистического быдла. «Новая срань» — вот бы какое им пристало имя! Пьют, жрут, серут, где попало, ходят в золоте. Одного молодого я спросил, знает ли он, как называется золотая, роскошная, в то же время безвкусная вещь, навешенная на его бычью шею, по груди, разляпанной волосьем и наколками? «А на х…? — Мутно и сыто глядя на меня, спросил он. Расскажи, если знаешь».

И я рассказал, что это диадема Македонского, пришедшая на восток вместе с его тупым и надменным воинством. «Ну и х… с ним, с македонским-мудаковским этим!»

Невежество умножает хамство, попытка роскошно жить выявляет духовное и душевное убожество — развлечения и запросы на уровне зулусов, музыкой пользуются тоже зулусской, да еще в карты играют — всюду в дурачка дуются, пьяно хохочут, сверкая золотыми зубами, видать, повыдирали свои родные зубы, чтобы навставлять золотые.

И нравы! Нравы!

В холле гостиницы, обняв большую мягкую игрушку, второй вечер безутешно плачет дитя. В шелковом, воздушном платьице, со многими восточными косичками, модно украшающими ее головку, в косички вплетены красивые восточные висюльки. Безутешно плачет модно одетое дитя, родители ее где-то развлекаются, сообразительные деляги, еще теми, своими руководящими родителями, скорее всего, партноменклатурщиками, наученные никого и ничего не уважать и по возможности эксплуатировать ближнего своего.

Выведут дитя родное, заботливо украшенное, в холл, бросят, зная, что найдутся сердобольные «старые» русские и приберут ребенка. Вокруг этой плачущей девочки толпятся эти самые русские, ахают, возмущаются, мужики сулятся родителям морду набить.

Но вот она, еще молодая, тоже разодетая модно, появляется в холле, возмущенно восклицает: «Опять?!» — и девочка бросается к ней: «Тетя Таня! Тетя Таня!» — знакомая ей молодая женщина подбирает девочку, с сердитым выражением на лице, со слезами, тянет к себе и «спасает» ее весь вечер, пока родители, пьяненькие, беззаботные, вернутся домой.

И Таня же еще ж ищет их по всей гостинице, ибо те «новые русские» соображать давно научены, предусмотрительно не говорят, где их комната, где девочкин номер.

Таня сдает спящую девочку с рук на руки в «рецепцию», и родители, крадучись, забирают ее к себе.

Жизнь разнообразна, жизнь затейлива.

В тот день, когда пришло письмо от женщины из Выборга, кстати называющей себя «верным ленинцем» и кроющей Сталина за содеянные злодеяния и желающей, чтоб «всех вас, писателей, перевешать», было еще несколько писем. Я выбрал наиболее интересные.

Письмо от фронтового друга с Алтая: «…знаю, что здоровье в вас плохое, но все равно надо терпеть хотя бы до двохтысячелетия, а может, и больше…»

Друг мой, с которым мы прошли Сибирский стрелковый и автополк, воевали в одной артбригаде рядовыми бойцами, из семьи украинских переселенцев, и простим ему милые странности в обороте речи. Я ему их всегда прощал, хотя порой по молодости лет и потешался над ним:

«…пару слов о себе. Живем по-прежнему. Деревня. Каждый день одно и то же, встал утром, поработал часок и до вечера делать нечего зимой. Сын задумал свой дом построить, но забота вся наша, поеду в тайгу лес добывать. Его затея, а деньги и забота отцовская. Но он хочет, чтоб под старость лет мы с женой жили с ним. Но еще ничего, сердца наши покуда дышут…»

Письмо от новоявленного пророка под названием «Первое послание к ивановцам Москвы от Георгия Биоспольского»: «Братья и сестры московские! Здравствуйте! Благодать вам и мир, и здоровье, и Воскресенье от Бога Духа отца нашего и Господа животворящего Порфирия Корнеевича Иванова. Посылаю Вам „символ веры ивановцев“ записанный мною, слугой Господа животворящего».

И далее о вере, о Иисусе Христе, Богочеловеке, распятом за нас, и наставления «от богочеловека второго пришествия Порфирия Корнеевича Иванова», в общем-то почти совпадающие с древними канонами правила ежедневно исповедаться, самопричащаться «безубойной пищей», заниматься самопокаянием, самосвящением, жить по совести и т. д. и т. п., и еще общее дело «самовоскресенья» — очень занятное: «Детка! Я прошу, я умоляю всех людей — становись и занимай свое место в природе. Оно никем не занято и не покупается ни за какие деньги, а только собственными делами и трудом в природе, себе на благо, чтобы тебе было легко. Детка! Ты полон желания принести пользу всему советскому народу, строящему коммунизм. Для этого ты постарайся быть здоровым душой и телом, прими от меня несколько советов: два раза в день купайся в холодной природной воде, чтобы тебе было хорошо. Купайся в чем можешь: в море, в озере, в реке, в ванне или обливайся и окунайся на пустой желудок», и много там добрых наставлений насчет купанья, закаливанья организма, еды, питья и даже… «не плюйся вокруг и не выплевывай из себя ничего. Не сморкайся. Здоровайся со всеми, помогай людям, чем можешь, особенно бедному, больному, обиженному, нуждающемуся… Победи в себе жадность, лень, самодовольство, страх, лицемерие, гордость, гнев, зависть, уныние, похоть, не хвались, не возвышайся, не употребляй алкоголя, не ругайся. Освободи голову от мыслей о болезнях, смерти. Это будет твоя победа».