— Не думал, что так быстро вспылю и порву родственные узы. — Он неподвижен, застыл темной тенью утопленной в большом кресле, стоящем как раз напротив окна, где сижу я, неподвижен и расслаблен, и это нервирует.

— Мне надоела его гниль и постоянные требования. — спокойствие и само благоразумие, словно он пришел на светский раут пообщаться о погоде за окном.

По его мнению, это достойная причина для смерти другого существа. Одно остается загадкой: почему я не удостаиваюсь такой чести от тебя? Плохо прошу? Правильно, я вообще ничего не прошу, и мой страх по твоим же словам пахнет великолепно.

— Теперь я Глава клана. А это, между прочим, престижная должность. — все так же расслабленно повествует он в пропасть между нами. — Молчишь? Может и правильно, потому, как бы я ненавидел ту тварь, которая подарила мне второе рождение, я все равно его уважал. И что в итоге? Он сдох, от упоминания о тебе, Ангел!

Не успеваю заметить, как он перемещается, но остро ощущаю, как его горячая рука перекрывает мне кислород.

— Это ты во всем виновата! — злое рычание раздается очень близко к моему лицу, но я уже не вслушиваюсь, страх во мне сильнее.

Я четко знаю, что пора уже прекращать выживать, потому как это ничего нового кроме еще большего страха и боли не принесет мне, но вопреки всем успокаивающим мыслям, мое тело не может смириться, руки пытаются схватить запястье, защититься, ослабить хватку…

Вскакиваю и широко распахиваю глаза, чтобы проснуться окончательно, и убедиться, что все это не реально, а я все же выжила. Глаза мечутся по комнате, в которой уже во всю властвует рассветное солнце, натыкается на красные светодиоды электронных часов, скользит по мутному рисунку старых обоев, спотыкается на жутких, мутных разводах чего-то отвратительного на этих же обоях. Перебирается к древнему шкафу, который, скорее всего, является уже раритетом и стоит кучу бабок, замирает на другой стороне стены.

В этой убогой берлоге только одна вещь приводит меня в чувства — нож. Хищной сталью он ловит блики по-утреннему-красного солнца и от этого выглядит еще более угрожающим. Сердце начинает замедляться, разум берет контроль над телом, перестаю махать руками, которые в попытке защиты пытаются ухватиться за воздух рядом с шеей. Глубокий вздох и россыпь мурашек растекается по всей коже, а я оборачиваюсь и смотрю на время. Надо же пять-десять, можно сказать мой новый личный рекорд, на который понадобилось всего два года. Я молодец — мысленно увешиваю себя наградами в попытке отвлечения внимания от ножа, но все же не могу, сдаюсь, поднимаюсь на подрагивающие ноги, со всей силы пальцами впиваюсь в рукоять и вгоняю лезвие в деревянное нутро стены. Раз удар, два, три… Я знаю, что дальше будет. Я каждый ебанный день это делаю, и это убивает меня каждый раз.

— Нахуй, нахуй, свали из моей головы… — пыхчу, закусывая губы, чтобы не разрыдаться и не быть слабой. Стыд перехватывает глотку от понимания, что до сих пор не пережила те три месяца. Все так же боюсь даже думать о том, что может все повториться. Нож с глухим стуком падает на пол, а я вслед за ним — захлебываясь в собственных слезах и соплях.

Знаю, что истерика не продлиться долго, просто расслабляюсь и позволяю своему телу захлебнуться в эмоциях жалости к себе любимой. И это помогает, что бесит еще больше, по-другому пока не получается, но я упорная и буду стараться.

Продлилось все это не больше двадцати минут, я обновленная и полная сил иду на кухню. Убогая обстановка моей квартиры меня раздражает, но это мое наказание самой себе — старое пожухлое нутро полуторки, словно отражает мой внутренний мир, такой же уродливый и убогий. Раньше я жила в доме, где одна моя комната была размером с эту квартиру. Есть только одна схожая деталь — что в родном доме я была одинокой, что здесь, хотя уже по другой причине. Во время моего заточения мои родители погибли, то ли в аварии, то ли еще по какой-то причине, не помню точно.

Эгоистично, но все же факт. В то время мне было не до старого уставшего милиционера, который допрашивал меня и с гаденькой улыбкой пытался выяснить, где я пропадала все это время, когда моя мать умирала подключенная к аппарату искусственного дыхания. Это я сейчас могу сказать, что в душе мне все же жаль этих людей, но не тогда. Я просто сидела коротко и по существу отвечала на вопросы, ссылаясь на амнезию. Возможно, этот бардак с дознанием продлился бы намного дольше, если бы не молодой парень, который начал заступаться за меня. Он жалостливо вглядывался в мои опущенные в пол глаза и настойчиво пытался заставить пройти обследование в больнице, но я грубо его оборвала и ушла домой. Пару недель полного затворничества в психушке, потом в доме — в знакомой обстановке, шаг за шагом приобщения себя к обществу людей, к улице, вступление в права как наследницы, продажа родного дома и все. Так закончилось мое возвращение в мир живых.

Поставила чайник на плиту и пошла умываться. Все действия отточены до автоматизма — выверены и скоординированы буквально по секундам, это такая терапия — разработанная лично мной и не скажу что не помогает, помогает, только медленно. Брызгаю холодной водой в лицо и поднимаю взгляд к зеркалу. Нововведение. Второй день пытаюсь любоваться собой и убедить себя, что я обычная среднестатистическая единица общества, хотя это не так. На меня смотрит странный подросток с пустыми голубыми глазами на пол-лица. Острые скулы, бледная кожа, тонкие синие губы и шрам — красный, тонкий, ровный, пересекающий мою щеку от внешнего края брови до края верхней губы. Не могу даже смотреть на него, не то, что прикоснуться.

Я тогда не почувствовала, как его острый ноготь расписался на моей щеке, даже больно не было, но то что он потом вылизал всю кровь с моего лица запомнилось надолго. Он не часто причинял мне физическую боль, нет. Его больше завлекала иная игра, и он в ней был царем и богом. С упоением часами в красках рассказывал мне о своей «охоте», несколько раз были показательные выступления, иногда в той же комнате, где содержалась я. После таких выступлений меня оставляли одну в залитой крови комнате с трупом или еще не совсем трупом на несколько дней.

— Почему у тебя так воняет? Вот черт, совсем забыл о малыше! — он брезгливо цеплял кусок мяса бывшее когда-то молодым парнем и вытаскивал за порог моей обители, там и бросал. — Помой тут, а то дышать нечем. — И я мыла, молча, словно деревянная кукла, привязанная за ниточки к кукловоду, а потом очень долго терла свою бледную кожу в душе, пытаясь избавиться от запаха разложения.

Выключаю воду и трясу головой, пытаюсь избавиться от воспоминаний. Выхожу на кухню и наливаю чай, готовлю бутерброд с колбасой — мой завтрак, обед и ужин, а потом как всегда забираюсь на подоконник и выкуриваю сигарету, наблюдая, как город за стеклом просыпается, готовиться к новому дню.

Я выбралась из клетки, выжила, но почему-то до сих пор ощущаю себя сторонним наблюдателем за жизнью. Замерла на грани и не могу решиться, куда сделать шаг — жить или сдохнуть? Слабачка. И мне не хочется такой быть. Встаю, когда пальцы обжигает окурок, иду собираться на еще один гребанный ритуал.

Одеваюсь как основная масса нашего города — спортивные штаны, футболка и кофта с глубоким капюшоном. Дешевая упаковка с китайского рынка разбавляется только фирменными и качественными кроссовками, но неважно, никто этого не заметит, а я хоть немного вспомню о своем прошлом. Я и сейчас могу себе позволить одеваться в бутиках без аромата формальдегида, спасибо богатому наследству, но, как мне кажется, его я заслужила меньше всего. Трачу только на то, что действительно необходимо, а это чертовски мало. Большего просто не хочется.