И они опять шли, опять останавливались и говорили, говорили… А то надолго замолкали.

— Еще походим?

— Да…

К утру пурга стихла. Из-за размытых ветром облаков выкатилась полная луна. Снег поголубел и заискрился. Они стояли у калитки Вериной квартиры. Андрей распахнул полы своего тулупа: ему было жарко.

Утром первый обратил внимание на ошалело-счастливый вид Андрея Шукайло. День был воскресный. Иван Анисимович пришел навестить Боголепова. А тот куда-то уехал. В коридоре Шукайло встретился с Корневым.

— Что это вы сегодня сияете, как новый гривенник? — спросил Шукайло. — Уж не птицу ли любовь поймали? Ой, чую, поймали Настеньку в шубейке красненькой!

Андрей так откровенно обрадовался встрече, таким добрым и сердечным показался ему Иван Анисимович, что он обнял его и, подталкивая к своей двери, сказал:

— Зайдемте ко мне… Я давно вас… Мне действительно сегодня… Вместе кофе попьем…

Они сидели друг против друга и говорили. Вернее, говорил Шукайло, Андрей слушал.

— Моя Люба и Боголепова Лиза — учительницы-подружки были, водой не разольешь! Мы с Константином — трактористы и тоже друзья. Зарегистрировались по уговору в один день и час. Свадьбу справляли вместе… Была Люба тонюсенькая, как струнка, а лицом очень похожа на Машу Филянову… — Шукайло опустил глаза. Около темных скул выступила легкая краска. — После второго Люба умерла при родах. Сыны в нее: светловолосые. У обоих короткие верхние губки, как у Любы… Но золу ворошить — глаза порошить, не буду… — Шукайло горестно ссутулился. — А вот про Константина расскажу, чтобы вы о нем правильное понятие имели.

В школе еще узнал я «Горе от ума». А Люба, бывало, целые страницы на память шпарила… Так вот, если бы я имел хоть малюсенький талантишко, я бы, клянусь, про Константина целую комедию написал под заглавием «Горе от красоты». И все бы на фактах, без какой-нибудь прикраски…

Иван Анисимович отодвинул стакан и расстегнул верхние пуговицы косоворотки, точно они мешали ему рассказывать.

— Как уже сказал я, холостяжничали мы с ним вместе и поженились на подругах, а после несколько лет работали неразлучно, то все происходило на моих глазах. Скромности он непомерной, а ведь вот же пустили про него грязную славу! Началось с директорши сыроваренного завода Маланьи Андреевны Саврасовой. Лет тридцати, глазастая, легкого ума — одним словом, сумасбродная бабенка. Безделье, скука — ни клуба, ни кино. У нее только и развлеченья, что расслабительные романсы под гитару да увлекательные романы до одури. Вот и врезалась она в Константина, как кошка. Увидела его на полянке — плясал он — и запылала… И уж на какие только хитрости не шла, каких ему намеков не делала! Устоял Константин. Другой бы кто ни за что не выдержал, а он устоял. А почему? Лизу любил и на технике помешался. Ну ладно. Вскорости женился он на Лизе, и тут обозлилась Саврасиха! А в Лизу, на беду, без памяти втюрился завхозишка, как мы звали его «Скипидар Купоросыч» — Мефодий Евтихиевич Колупаев. И вот начали они в две грязные глотки про Константина судачить. И с той-то он живет и с этой-то путается. Шире — дале, кто и не верил, стал верить. Шелудивым душам чистота в диковинку. И пошло, и пошло… Какие только они клинья не вбивали! На весь район ославили! Вот какие художества, Андрей Никодимович, из-за красоты бывают!

— Теперь понятно, из какого источника черпал свои легенды исказитель дедок Костромин… — в раздумье сказал Андрей.

— Как, как — исказитель? Вот уж верно так верно! Это, я доложу вам, такой исказитель, что только руками разведешь: черное белым представит, белое — черным! И поверишь. — Шукайло засмеялся, но круто оборвал смех, и лицо его снова стало сосредоточенным. — Страшное дело — клевета: скольких честных людей она погубила! И не просты эти люди, клеветники, ой, не просты, Андрей Никодимович! С виду кажется прост, а на деле такой дурью оброс, что у него в одной бороде, как в чужом лесу, заблудишься. А уж в душе такого «мудреца» и днем с огнем не разберешься. А на Константина, как на крупного, хорошего человека, такие смердящие псы стаей набрасываются…

Андрей слушал и с грустью думал об этой странной истории красивого, целомудренного человека, преследуемого нехорошей молвой. Рассказ Ивана Анисимовича как-то сам собой завершил круг всего, что Корнев услышал за эту зиму о Боголепове.

За утренним кофе директор заметил, что главный агроном чем-то сильно озабочен.

— Какой у вас на сегодня план, Андрей Никодимович?

Андрей ответил не сразу. Он поставил стакан и нервно помешал в нем ложечкой.

— Не успеваю я, Константин Садокович. Посевная на носу, а у меня еще не везде организованы протравка и тепловой обогрев семян… Сегодня наметил побывать в двух колхозах, но чувствую — не успею. Опять не успею!

Боголепов нахмурил брови и глуховато кашлянул.

— Я давно собирался сказать вам, Андрей Никодимович, да все присматривался, откладывал…

Андрей насторожился: в тоне Боголепова он уловил осуждающие нотки.

— Буду прямо говорить: не умеете еще вы работать как главный агроном…

— То есть как не умею?

— А вот так. Ну какой же вы главный агроном, когда сами норовите всю работу сделать… Зачем у вас агроном Людмила Хрунина? Что вы о ней знаете? Только то, что она в котиковом манто прогуливается да нраву веселого. А в другом колхозе Надежда Зубавина… В горячие, предпосевные дни от утра до вечера приключенческие романы читает. И вы, главный агроном, за нее семена ядами травите, воздушный обогрев проводите. Буду прямо говорить: ерунда, Андрей Никодимович. Вы молоды, горячи, у вас уйма энергии, но это не значит, что вам надо все самому делать Нет, не значит!

Андрей хотел что-то сказать, но директор предупредил его:

— Не оправдывайтесь!.. Я знаю, это не от недостатка старанья, а от отсутствия опыта. Буду прямо говорить, не далее как вчера мне за это же самое, чуть не такими же словами Леонтьев взбучку задал. — Боголепов улыбнулся во все лицо. — Приучайте к самостоятельности своих помощников, нечего им за вашу спину прятаться. Вот так-то, Андрей Никодимович!

Боголепов встал и пошел в мастерскую.

Андрей долго следил за ним в окно. Вот он остановился у разобранной сеялки, возле которой работали два москвича, что-то сказал им, потом отобрал у одного ключ и стал быстро им орудовать. «Видно, просто советовать, да не просто совету следовать: не вытерпело сердце…»

Все, что делал Андрей в МТС до сих пор и что раньше не без гордости считал своим достижением, теперь показалось ему незначительным. «Ни черта еще ты не сделал и ничего еще не умеешь как следует, и правильно ткнул тебя директор, как щенка в молоко… Ну, подожди, Людочка, я заставлю тебя снять котиковое манто! И вас, Надежда Григорьевна, запрягу так, что не только приключенческие романы читать, а и нос утереть некогда будет…»

И все-таки главный агроном опять пробыл в колхозах два дня, пока окончательно не убедился, что и тут дело с семенами «не подведет». Вечером усталый, но счастливый Андрей вернулся домой. Матильда встретила его на крыльце.

— Пошалуйте, пошалуйте… — Руки старуха спрятала за спину, а лицо было настолько подчеркнуто таинственным, что Андрей понял: «Письмо! От Верочки!»

— Давайте, давайте скорей, Матильда Генриховна! — бросился он к старухе.

— Плишить! Тотшас! Плишить! — приказала она, улыбаясь всеми своими морщинами.

Андрей притопнул ногой, ударил по голенищам ладонями, и старуха церемонно подала ему из-за спины сиреневый, с голубыми каемками конверт. Андрей узнал любимый мамин почерк.

— Плишить! Ищо плишить! — потребовала Матильда.

Второй конверт был изящный, бледно-розовый, из толстой атласной бумаги и сильно надушенный. По запаху духов и по раскидистому, неровному почерку Андрей безошибочно определил: «От Неточки».

Матильда смотрела в глаза Андрея, пытаясь разгадать впечатление, произведенное на него изящным надушенным письмом, но Андрей все внимание сосредоточил на письме матери.