Голиаф улыбался всем своим крупным прекрасным лицом. Как видно, он только что с аппетитом поужинал: на столе стояла тарелка с остатками соленых огурцов и помидоров.

Боголепов, очевидно, все еще пребывал под впечатлением изумительного концерта и прочитанного письма от жены, писавшей, что у него родился давно ожидаемый им сын… «Я его назвала Константином», — писала еще слабой рукой Елизавета Матвеевна.

— Добрый вечер и приятного аппетита! — вкрадчиво сказал Иван Петрович, снимая шляпу, и, осмотревшись, бережно положил ее на некрашеный подоконник.

— Добрый вечер!

— Ну, как вам понравился наш концерт? — загадочно улыбаясь, спросил Иван Петрович.

— Знаменитый концерт! Я буду прямо говорить — обалдел! Меня как обухом по голове ударили!.. — восторженно заговорил Боголепов.

— Очень, очень рад! — все так же льстиво улыбаясь, заговорил Иван Петрович, относя восторг великана к его увлечению артисткой, и решил прямо, приступить к делу. — Я пришел к вам вестником радости, — сказал он, придвигаясь ближе, понижая голос и оглядываясь, не слышит ли их кто. Но, удостоверившись, что они одни, Иван Петрович осмелел: — Анна Алексеевна приглашает вас к себе…

— Что? — Боголепов перестал улыбаться и серьезно посмотрел на улыбающегося администратора.

— На рандеву… — пояснил Иван Петрович.

— Ч-тто-о та-ко-е? — Константин Садокович поднялся с табуретки и, выпрямившись во весь богатырский свой рост, сверху вниз взглянул на маленького толстяка.

Поднимаясь, Боголепов, для чего-то взял со стола письмо жены и сунул его в карман штанов.

— Ну, рандеву — свидание то есть, — снисходительно пояснил Иван Петрович.

— Свиданье? Это зачем же? — Краснея так, что могучая его шея налилась кровью, побагровела и так раздулась, что, казалось, вот-вот лопнет от напряжения.

— Странный вопрос!.. Зачем молодая красивая женщина ночью назначает свидание молодому красивому мужчине?! Одна ждет вас в комнате для приезжающих…

— Во-о-о-он! — во всю глотку рявкнул Константин Садокович и с таким грозным видом и так быстро шагнул к помертвевшему от страха администратору, что он опрометью кинулся к дверям, позабыв на подоконнике свою дорогую итальянскую шляпу.

— Сводник!.. Жирная сволочь!

Иван Петрович не помнил, как он перепрыгнул через все ступеньки крыльца, как несся через грязь в кромешной темноте ночи.

И хотя от природы администратор был до чрезвычайности нахален, но нахальство его не заменяло ему храбрости: даже захлопнув наружную дверь и вскочив в комнату к Неточке, Иван Иванов все еще продолжал дрожать, испуганно озираться и прислушиваться, не гонится ли за ним озверевший великан Боголепов.

…Андрей знал, что сегодня он не уснет, и потому не торопился домой. Его больно ранили слова Веры. «Ей нет дела до того, что мне трудно…» Он силился понять, почему ему трудно, и не мог. Ясно было только очко: трудность в Неточке, и эта трудность возникла сегодня, на концерте. «Зачем она приехала? Любит? Любит! Что же «тогда» случилось с ней? А если и в самом деле то была ошибка? И ведь есть в ней хорошее, есть!» Андрей зло усмехнулся. «Вот теперь и мучайся… И пусть… Может быть, только пройдя через это, ты и станешь такой, какой я знал тебя раньше, какой верил…»

Ему вдруг показалось, что он обязан сказать ей все это. Именно он и именно теперь, когда между ними ничего уже быть не может. «Открыть ей глаза на самое себя. Помочь… Ведь никто этого не сделает так, чтобы она поверила, поняла всю свою мерзость. А какая, какая была хорошая!..» Он круто повернул к дому для приезжих. Приняв решение, Корнев почувствовал, как владевшее им весь вечер беспокойство исчезло.

Андрей действительно знал и хорошее в Неточке. Знал, как никто, с детства. Это хорошее были ее исключительная доброта, участливость в чужом горе, готовность в любую минуту помочь всякому.

Еще девочкой за ее склонность лечить всех, начиная от кукол и котят, звали ее «наш семейный доктор». В семилетием возрасте, не умеющая плавать, весною она бросилась в ледяную воду за слепым щенком — утонула бы, если бы ее не спас Андрей.

«И так она прижимала его к груди!..» Все, все вспомнилось, покуда шел к ней Андрей Корнев.

Неожиданно за своей спиной он услышал тяжелый, хлюпающий по грязи бег человека. Кто-то точно спасался от погони. Андрей невольно отступил в сторону.

Мимо пронеслась странная фигура. Он заметил, как развевались полы пальто, тускло мелькала голая голова. Андрей вдруг признал администратора.

«Что случилось? Может быть, с Неточкой что-нибудь?» Издалека он услыхал, как в доме для приезжих хлопнула дверь, — это вернулся Иван Иванов. Окна Неточкиной комнаты были освещены.

Андрей подошел и заглянул в одно из них: занавеска была задернута, виднелась только верхняя часть бревенчатой стены. На стене закачалась широкая темная тень. Андрей понял: администратор сел.

Ему стало неловко, что подсматривает, и он тихонько отошел от окна. Очень хотелось зайти и поговорить. Андрей в нерешительности присел на крыльцо.

Потеплело. Заморосил дождь, с полей потянул густой влажный весенний ветер. Чудился в нем и горьковатый дух прошлогодней полыни, и прель осинового листа, и еще что-то неуловимо терпкое и волнующее, как первый подснежник, пахнущий не то волглой, холодной еще на глуби землей, не то пресной зеленью только что родившейся травы. Поскрипывал жестяной флюгерок на коньке крыши. «Боголепов украшает все новые дома флюгерками», — мелькнуло в голове Андрея.

Свет в Неточкиных окнах погас. Дождь усилился. Андрей вернулся домой, зажег лампу и долго ходил по комнате. Потом взялся было за книгу, но читать не смог.

Когда проснулся, солнце уже светило вовсю, а лампа еще горела. Андрей потушил ее и поспешно вышел. «Пойду к ней!..» Недалеко от дома для приезжих столкнулся с Боголеповым.

Лицо директора светилось таким восторгом, столько в нем было гордости и радости, что Андрей, как в первую встречу, невольно залюбовался им.

— На ловца и зверь, Андрей Никодимович! Я к вам. Поздравьте, сын (родился! Понимаете, сын! Лизок пишет: крупный, здоровый, плачет басом — вылитый я! — Боголепов схватил агронома за плечи и в приливе чувств легонько сжал его.

Андрей качнулся, но устоял, а Боголепов все говорил и говорил без остановки:

— Первые-то две девочки, а вот сейчас — сын. И Лизок назвала его Костей… Константин Константинович! Еще вчера, после концерта, хотел было сбегать к вам, да толстый дьявол всю мою радость испакостил… Понимаете, явился звать к этой…

— Кто? К кому звать?

Боголепов снял тяжелые руки с плеч агронома. Сияющее счастьем лицо его померкло, налилось кровью.

— Да этот самый администратор, Иван Иванов, как написано в афишке. Я так озлился, что, буду прямо говорить, чуть не отвалтузил подлого сводника. Его счастье, что удрал вместе со своей шлюхой, а то я бы и сегодня отделал их!

— Кто удрал? — страшась догадки, спросил Андрей.

— Да эти артисты! Я буду прямо говорить, вот уж именно артисты!

Андрею казалось, дали пощечину — такой он ощущал стыд.

— Это, я тебе скажу, такие типы, такие… Идем в контору, по дороге расскажу.

Пошли.

— Понимаете, ночью вваливается ко мне этот толстый плешивый негодяй и приглашает к певице на свидание. По правде сказать, я еще на концерте заметил, как белобрысая шельма подмигивала, когда пела, но мне это как-то тогда ни к чему было. Думаю, по ходу действия, по игре положено… И вдруг… — и Константин Садокович подробно рассказал о ночном визите администратора.

«Так вот почему он бежал!» Лицо Андрея запылало.

— А какова стерва! Такая любого доброго человека и головы и совести лишить может! А ведь девчонка! Совсем еще девчонка! Я ей в отцы гожусь! — бушевал Боголепов. — Сколько к нам приезжало артисток, и ничего подобного! Чудесные люди, святое дело делают! А эта… Их счастье, что спозаранку удрали, я бы им…

— Уехали? — Андрей все еще не верил этому.

— Улизнули, черт бы их побрал! Толстый этот сводник чуть свет разбудил Марфу Дормидонтовну, а Дормидонтовна в четыре часа растолкала Ваську. Васька ко мне: «Артисты срочно требуют машину!» Я говорю: — «Вези их ко всем чертям!» И прихвати вот эту шляпу: толстяк-то шляпу забыл. Да что с вами?