Вспомнив все это, Алексей подумал, что говорить с Русланом будет нелегко: видимо, он и впрямь свихнулся. А вдруг это не он? Но кто же тогда? Маньяк-убийца? После пяти или шести гудков трубку подняли.

— Да, я слушаю, — раздался спокойный, тихий голос Руслана.

— Руслан? Это я, Клюкин. Зачем ты это делаешь? Ты убиваешь невинных людей.

— Невинных людей не бывает, — спокойно возразил Руслан. — Все виноваты. Нужно искоренить зло. Нужно, чтобы люди поняли, что все они в ответе. Их нужно пробудить. Поэтому я стреляю ночью. Я хочу, чтобы они пробудились и поняли, что они в ответе за все.

— Ну хорошо, ты добился своего. Они пробудились. Наверно, хватит жертв. Достаточно и этого.

— Нет. Нужно, чтобы собрались все. Весь город должен здесь собраться и решить, как жить дальше, определить, что должен делать каждый, чтобы искоренить зло.

— Утром здесь соберется огромная толпа, — сказал Клюкин, не зная, что говорить дальше. — Давай подождем до утра.

— Нет времени ждать. Мы долго ждали. И вот теперь они убили Алину. Потом они убьют еще кого-нибудь. Нельзя ждать.

Возьмите всех ребят, товарищ капитан, пусть они идут по улицам и стреляют. Пусть все проснутся. Нужно шуметь до тех пор, пока все не проснутся. Нельзя ждать.

Руслан положил трубку. Когда Клюкин вышел из подъезда, раздалась еще одна очередь, за ней прозвучал взрыв. Патрульная машина вспыхнула, и яркое пламя осветило улицу. Люди уже не кричали. Они смотрели на огонь молча, словно зачарованные.

— Ну что? — нетерпеливо спросил полковник Алексея. — Это он?

— Да. Бесполезно. У него крыша поехала. Говорит, надо пробудить людей на борьбу со злом и тому подобное.

— Черт, говорил я, что этого придурка надо уволить! Теперь хрен его остановишь.

— Я возьму автомат и попробую залезть на крышу!.. — Клюкин махнул рукой на здание, стоявшее напротив театра. — С крыши, наверно, можно будет его снять.

— Может, подождем лучше спецназ из области?… — неуверенно спросил полковник.

— Черт его знает, что этому придурку взбредет в голову. Начнет палить по окнам. Не все же выскочили. А эвакуировать замучаемся. Я попробую.

— Ладно, давай. Только «броник» возьми.

Клюкин взял у одного из постовых автомат и бронежилет, обошел здание, стоявшее напротив театра. На торце его находилась пожарная лестница. Край ее был высоко, и Алексей попросил постовых подогнать машину. С ее крыши он перелез на лестницу и начал подниматься на крышу старого трехэтажного дома.

Наверху было темно, и Клюкин подумал, что Руслан его не увидит. Но, сделав несколько шагов, он выругался про себя: идти бесшумно по этой крыше было невозможно. Когда он был уже вблизи выступа почти напротив окна гримерной, раздалась новая очередь. Алексей рухнул на крышу, но Руслан стрелял не в него. Раздался звон разбитых стекол и крики. Это было самое худшее, то, чего Клюкин боялся. Безумец начал стрелять по окнам квартир.

Клюкин поднялся и подбежал к выступу, потом переполз к самому коньку крыши. Теперь он смог прицелиться, но в темном окне не было видно даже силуэта. Прозвучала еще одна очередь, и теперь он увидел стрелявшего. Медлить дальше было нельзя. Как только очередь стихла, Клюкин нажал на спуск. Предохранитель он перевел на стрельбу очередями и, слегка поводя стволом, выпустил весь рожок в темное окно гримерной.

Когда он спустился, к нему подошел возбужденный полковник:

— Ну что?

— Да все, я думаю, — хмуро сказал Клюкин. — Я пойду посмотрю. Если он не убит, то уж точно ранен.

— Я с вами, — сказал Саша, его напарник.

— Ты следи за задержанным.

— Товарищ капитан, он сбежал, — смущенно сказал Саша.

— Тьфу! — только и смог ответить Клюкин. — Ну тогда пошли.

Пройдя вдоль стены, они выбили стекло на запертой входной двери и вошли в фойе. Сторож лежал на полу в своей каморке, закрыв голову руками. Однако он был жив и, услышав шаги, поднял голову.

— Вы… — хрипло сказал он.

— Все нормально, старик. Свои, — ответил Клюкин. Поднявшись на второй этаж, они подошли к гримерной.

Несколько секунд слушали у дверей. Внутри было тихо. К счастью, дверь открывалась вовнутрь, и ее легко было выбить. Клюкин оттолкнулся от противоположной стенки и, разогнавшись, ударил по двери ногой. Та распахнулась, и он ворвался внутрь, упал, перекатился, выставив вперед руку с пистолетом. Одновременно Саша, скрываясь за косяком, осветил комнату мощным фонариком.

Руслан лежал неподвижно. Саша включил свет, и Клюкин увидел лужу крови, клочья человеческого тела. Саибов был мертв, и раны его были страшны.

Сторожа театра после пережитых им потрясений — а он видел, как падали на улице люди, скошенные автоматной очередью, — отпустили домой. Власов решил остаться в театре, домой ему идти не хотелось, тем более что было уже два часа ночи. «Бессонница способствует творчеству», — сказал он Клюкину, а тот в ответ мрачно заметил: «Надеюсь, тебя не потянет стрелять из окна, хорошо, что автомата у тебя нет». Вместо сторожа посадили милиционера, труп Саибова увезли, и в театре опять наступила таинственная ночная тишина.

Власов не впервые ночевал в театре. Он и раньше оставался здесь на ночь, но никогда еще не чувствовал такого подъема. Кошмарная история со взбесившимся милиционером, казалось, не произвела на него никакого, во всяком случае отрицательного, впечатления.

Он словно родился заново. Из рыхловатого, неуверенного в себе, мнительного, нерешительного субъекта, не умеющего не то что властвовать над людьми, но хотя бы четко доносить до них свои мысли и требовать исполнения, он превратился в лидера, полного творческих сил, сильного и властного. У него и раньше были интересные замыслы, но никогда не удавалось их воплотить из-за мягкости, нехватки воли, уступчивости. Теперь все будет иначе, понимал он. Вся жизнь станет другой. Избыток душевных и физических сил буквально распирал ему грудь, Власову казалось, что если он распахнет окно и выпрыгнет, то взлетит высоко вверх и будет парить над городом, как в детских снах.

Скрипнувшая дверь не испугала его — теперь ничто не могло его напугать. И человек, вошедший в кабинет, скорее изумил режиссера своей внешностью. В длинном сером плаще и шляпе с широкими полями человек с тусклыми глазами и абсолютно бесцветной внешностью спокойно вошел в кабинет и остановился метрах в двух от Власова. Они оба молчали. Режиссер вглядывался в гостя, не торопясь задавать ему вопросы. И хотя ничего примечательного, а тем более инфернального в вошедшем человеке не было, у Власова было странное чувство нереальности происходящего. Но галлюцинациями он никогда не страдал, хотя перерождение его могло вызвать и такие явления. И все же рассудок победил, и режиссер задал вполне естественный вопрос:

— Вы из милиции?

— Нет, — ответил незнакомец голосом столь же бесцветным, как и его внешность. Или, можно сказать, тускло-серым голосом, подумал Власов.

— А как же вы прошли?

— Это не важно, — сказал гость.

— Ну, в общем-то, может, и не важно, — несколько растерявшись, сказал Власов, — если не считать, что вход в театр охраняется. Если вы из органов, то лучше предъявить документы, чтобы не было, так сказать…

— Я не из органов, — прервал его гость. — Мне нужна одна вещь, она принадлежит мне и сейчас должна быть здесь. Я имею в виду зеркало, которое вы нашли у озера.

— А откуда вам известно, что мы его нашли, и как вы докажете, что это ваше зеркало?

— И то и другое не имеет значения. Хотя если вас уж очень интересует, то вот ваша визитка, вы уронили ее на том самом месте, где было найдено зеркало. Это не совсем зеркало, это фактически прибор с очень сложным устройством, и его применение может быть опасным для тех, кто не знает, как с ним обращаться.

— Я догадался, что это не простое зеркало, да и, кстати, когда его Илюха Булавин нес, так ему показалось, что оно какое-то слишком теплое, — пробормотал Власов и, почувствовав вдруг потребность кому-то сообщить о своем преображении, добавил: — Наверно, под его воздействием во мне и произошли такие странные изменения!