Вернувшись на берег со своей находкой, он прислонил ее к себе зеркальной стороной наружу.

— Посмотри на свою гениальную физиономию, — сказал он Эдику. Потом положил зеркало.

— Это что, в него ударила молния? — спросил Эдик удивленно. — Вообще, рамка вроде бы металлическая.

— Да, в него, нам повезло. А то бы в нас попала, — сказал Илья. — Хотя это в своем роде романтично — погибнуть от молнии.

Чико — так звали кота — явно испугался незнакомого предмета. Шерсть его была взъерошена, уши прижаты, он нервно бил хвостом, прижавшись к ногам Эдика.

— Интересно, откуда оно здесь? — Эдик потрогал рамку. — Теплая. И форма какая-то необычная. Но на антиквариат не похоже. Надо Алине подарить, — добавил он, улыбаясь. — Она давно просила поменять зеркало в гримерной. Там маленькое и тусклое.

— Что, потащим с собой? — осведомился Илья.

— Ну да, все равно пустые идем. На безрыбье и зеркало — рыба.

— Ладно. Ну что, сматываем?

Эдик лишь пожал плечами: «А что еще делать?» — вытащил удочку, очистил крючок и стал наматывать леску на проволочные уголки у основания удилища. Илья последовал его примеру. Несколько минут спустя друзья брели по лугу к городу. Эдик нес удочки и пустые рюкзаки, Илья тащил зеркало, зажав его под мышкой здоровенной ручищей.

Домой Илья вернулся поздно. Они шли мимо театра, и там он расстался с Эдиком. Тот сказал, что занесет зеркало и даже, скорее всего, останется в театре. Илья вполне его понимал. Ему тоже не очень-то хотелось идти домой. Он предпочел бы отправиться на дачу и чем-нибудь заняться вместо предстоящего выяснения отношений с женой.

Но все прошло гораздо лучше, чем он ожидал. Жена уже легла и сделала вид, что спит, а пятилетняя дочка важно пыталась разогреть ему ужин. Полюбовавшись на ее усилия, Илья сказал, что не голоден и обойдется бутербродами с чаем. Поставив чайник на плиту, он усадил девочку к себе на колени и грозным басом сказал:

— Кто-то из нас уже должен спать.

— Это ты, — без колебаний заявила она.

— Возможно. Тогда мне завтра в детсад, а тебе на работу.

— Да, — весело согласилась девочка.

— Мой шкафчик — с утенком?

— Да, с утенком. А мой стол с компьютером?

— Да, слева от входа. Ты умеешь его включать?

— Нет.

— Тогда и не включай. Сэкономим на электричестве. Кстати, что в детсаду обычно на обед?

— Суп и котлета с кашей. Можешь не есть. Сэкономишь целую котлету.

— Хочешь, чтобы я стал худым, как ваша воспиталка?

— А у тебя не получится, тебе надо двести лет не есть.

— Начну с завтрашнего дня. А сейчас — пить чай.

— Сколько за тебя съесть бутербродов?

— Пять, — мрачным голосом сказал Илья.

— Ладно, я за тебя съем пять и за себя один. Всего шесть. Только ты сам сыр нарежь. Он скользкий.

— Да, это большое искусство — резать сыр, — задумчиво сказал Илья. — Так, чайник вскипел. Все-таки отнесу я кое-кого в постельку.

— Нет, — обиженно протянула девочка, но он уже подхватил ее на руки и направился в ее комнатку.

Расставшись с Ильей, Эдик прошел под небольшой портик, украшавший вход в театр, и увидел прижавшуюся к одной из колонн женскую фигуру. Он подошел ближе. Это была девушка лет шестнадцати — семнадцати, в испачканной и разорванной белой блузке и длинной черной юбке с глубоким боковым разрезом. Глаза ее были полузакрыты, но, услышав шаги Эдика, она открыла их, и Эдик сразу подумал, что девчонка ангельски хороша. Длинные распушенные волосы, высокая и очень полная грудь, тонкая талия и красивые ноги, стройность которых не скрывала юбка.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Эдик. Вообще-то он не умел никогда «клеиться», но проходить мимо такой особы не хотелось.

— Ничего, стою, — насупившись, ответила она, — а вы кто?

— Я режиссер этого театра.

— Ой, правда? — Она улыбнулась, и он сразу понял по этой детской улыбке, что это, скорее всего, школьница. И тут же вспомнил, что в школах города шли выпускные вечера.

Девушка чуть качнулась по направлению к нему, не отпуская колонну, и стало понятно, что она немного пьяна.

— Что, вечеринка веселая была? — с улыбкой спросил он.

— Да-а. У нас выпускной был, потом пошли погулять, и эти придурки стали приставать…

— Какие? Ваши же ребята?

— Ну да. Придурки. — Она обиженно выпятила губу. — Вот блузку испачкали. Как я теперь домой явлюсь? Папа меня вырубит.

Она растягивала слова, и, если бы ей было лет тридцать, это было бы противно и раздражало бы, но она была так юна и прелестна, что даже опьянение красило ее. Чико подошел к ее ногам, потерся, и она улыбнулась, взглянув на кота, но не рискнула наклониться и погладить его.

— Это ваш кот? — спросила она.

— Да, его зовут Чико.

— Какой хороший. — Она взглянула на Эдика, словно вопрошая, что делать дальше, и предоставляя ему инициативу.

— Ну, хочешь, пошли туда, — предложил Эдик, кивнув на вход.

— А можно?

— Со мной можно, — гордо сказал он, почувствовав преимущество своего положения.

— Пойдемте, — тихо сказала она.

Эдик прошел к двери и позвонил. Минуты через две появился заспанный старик-вахтер и, заторопившись, стал открывать дверь. Чико вбежал первым — он вообще любил театр, где его все угощали.

— Привет, Михалыч, — весело и небрежно сказал Эдик, — я к себе пройду, а это моя знакомая, она со мной.

— А, давай, — сказал старик, даже не пытаясь скрыть изумления. Он хорошо знал Эдика. Тот не раз ночевал в театре, но чтобы появиться с девчонкой, да еще подвыпившей, — такого за ним не водилось.

На лестнице Эдик поддерживал ее под локоток, и она виновато улыбалась, когда, не справившись с непослушным телом, наваливалась на его плечо. Впрочем, Эдик ничуть не возражал против этого.

— У вас тут есть… ну, умыться? — спросила она, когда они шли по коридору к его кабинету.

— Есть. Вот здесь вот, — он показал на дверь женского туалета, — а вон та коричневая дверь — это мой кабинет. Ты потом иди туда, я приду.

Она кивнула, зашла в туалет, а Эдик прошел дальше, в гримерную, и вслед за ним шел кот. В гримерной Эдик поставил зеркало на стул, взял со стола старое, потускневшее и засунул его в щель между стеной и шкафом. Потом водрузил находку на стол и сел напротив, глядя на свое отражение. Действительно, странное зеркало, подумал он. Ну и ладно, Алина любит оригинальные веши. Он взглянул на свое отражение. Всего двадцать пять, а выглядит он на все тридцать, если не больше. Припухшее лицо, начинают отвисать щеки, а в глазах какое-то неуверенное, не мужское выражение. Он вспомнил о девушке, быстро вышел в коридор и прошел в свой кабинет. Ее там не было. Он достал из сломанного холодильника початую бутылку водки, взял стакан и так же быстро вернулся в гримерную. Налив полстакана, он с отвращением выпил залпом теплую водку и снова сел напротив зеркала. Мало, подумал он, хотя водка еще не успела подействовать. Он выпил еще полстакана, его передернуло, и он отставил бутылку. Его вдруг охватила злоба — в общем-то без явной причины, но давно назревающая. Жизнь шла не так, как хотелось. Он постоянно ощущал свою профессиональную ущербность. Он мог поставить неплохой, хорошо сработанный «в классическом варианте» спектакль, но он был из тех, кто звезд с неба не хватает, и если ни разу его не упрекнули в этом, то только потому, что все вокруг были такими же, средними, сероватыми личностями. И только Алина… Живой укор. Она чертовски талантлива. И она вынуждена прозябать в этом театре, с этим режиссером. Чайка в клетке. Как он хотел поставите «Чайку» с Алиной! Но труппа была против. Вернее, ее женская часть. Они тихо ненавидели Алину и сразу поняли, что в этой пьесе она будет примой и благодаря ее таланту, и из-за самой пьесы. Эдику пришлось пойти на компромисс и ставить «Три сестры», где явно выделявшейся одной женской роли не было. Он сдался, и воспоминание об этом разозлило. Но потом они заставили тебя дать Алине роль Маши вместо Ирины, злобно напомнил он самому себе, и ты снова пошел у них на поводу. А она… Как она сыграла Машу на первом же спектакле!