Эдик вспомнил, как при ее словах: «У лукоморья дуб зеленый…» — в зале наступило мертвенное молчание, потом раздались женские всхлипы. Кто и как объяснит, почему из всей труппы зал выбрал ее, откуда эта колдовская сила? Ведь он, режиссер прекрасно знает актерские штучки, позволяющие тянуть одеяло на себя, перебивая партнеров. Но с Алиной было не то Пронзительное ощущение истины, глубины, внутренней силы. Остальные на ее фоне выглядели ремесленниками. Да кто они такие, чтобы строить козни против нее! Ничтожества! Но хуже всего, что он сам как бы заодно с ними, хотя и любит Алину.

Ему стало жалко себя. Он вжался в кресло и зажмурился. Он «плыл» Тело казалось невесомым, оно парило в пространстве, вращаясь во всех направлениях. Ему нравилось это ощущение. В памяти почему-то всплыли строки:

Откуда это? Из «Макбета», кажется. Черт возьми. Шекспир — вот кого надо ставить. К дьяволу этих анемичных чеховских героев, слишком «местных» персонажей Островского, безликих современников с их тусклым языком. Шекспир! Кровь, плоть, страсть, поэзия. И неизмеримая мощь. Я должен поставить «Макбета», сказал он себе. И тут же заработала привычная рефлексия. Эта уверенность — от водки, подумал он. Она пройдет, когда он протрезвеет, и останется только отвратительное похмелье.

Эдик криво усмехнулся, не раскрывая глаз. Опять! Опять эта дурацкая неуверенность! Он сжал в руке стакан, открыл глаза. Зеркало стояло перед ним. Но что-то было странно. Что-то происходило из ряда вон выходящее. Эдик взглянул в зеркало и вздрогнул. Там застыло его отражение. Это был он. Он усмехался, и глаза его были зажмурены. Эдик наклонил голову влево. Отражение не отреагировало. Оно продолжало усмехаться с закрытыми глазами.

— У-ух, — изумленно выдохнул Эдик.

И ужас, словно волна, захлестнул его с головой. Стало холодно, и дрожь охватила все тело. Только сейчас он услышал негромкое гудение. Ему показалось, что оно исходило от зеркала. И вдруг словно огненное мерцающее облако отделилось от него и начало приближаться к Эдику. Он попытался встать, но не смог. Снова зажмурился, крепко-крепко сжав веки. Перед глазами поплыли цветные змейки, голова закружилась. Но когда Эдик вновь открыл глаза, все уже было нормально. Гудение прекратилось. В зеркале было его отражение, настоящее отражение. Он покачал головой влево-вправо и убедился, что оно делает то же самое.

— Чертовщина какая-то, — пробормотал он. — Водка дурная!

Злоба снова охватила его, и он с размаху швырнул стакан в зеркало. Стакан разбился вдребезги. Эдик привстал, уже сожалея, — ведь он хотел подарить это зеркало Алине. На зеркале, однако, не осталось ни малейшей царапины. Эдик погладил рукой поверхность стекла — она оставалась безупречно гладкой. «Хорошая вещь», — пробормотал он, чувствуя, что язык слегка заплетается. И тут же вспомнил о девушке. Он встал, прошел к двери, оглянулся, пошатнувшись, увидел, что в бутылке еще остается граммов сто, вернулся и забрал ее с собой.

На этот раз он застал девушку в кабинете. Она сидела на диване, подперев голову рукой, опиравшейся на валик. Когда Эдик вошел, девушка открыла на секунду глаза, потом вновь прикрыла. Он подошел, присел рядом вполоборота, положил руку на спинку дивана:

— Как тебя зовут хоть?

— Катя.

— Ну вот, познакомились. Меня Эдуард, Эдик. Она попыталась улыбнуться.

— Ну как? — спросил он.

— Немного мутит, — жалобно сказала она.

Эдик поднялся, налил в стакан оставшуюся водку, вспомнил, что у него есть шипучий аспирин, и, достав его из ящика стола, бросил таблетку в стакан. Потом снова сел рядом с девушкой, уже поближе, чувствуя ее разгоряченное тело. Таблетка растворилась, и он протянул ей стакан:

— Выпей, тебе будет легче.

— А что это?

— Тут аспирин и еще… немного водки…

— Ой, только не водку!

— Да она просто входит в рецепт, — усмехнулся он. — Пей, это вещь проверенная. Только залпом, а то очень горько. И не нюхай, пей сразу.

Девушка послушно взяла стакан, поднесла к губам, но не смогла одолеть содержимого одним глотком. Закашлялась. Эдик наклонился над ней, обхватил за шею, другой рукой взялся за стакан и заставил девушку поднести его к губам.

— Выпей, — настойчиво сказал он.

Она сделала еще глоток, сморщилась.

— Гадость какая, — с трудом проговорила она.

— Нормально, — сказал Эдик, встал и поставил стакан на стол. Потом взглянул на девушку.

Она прикрывала ладонью лицо, но, почувствовав его взгляд, отняла ладонь. Теперь он смотрел прямо ей в глаза, уже не стараясь скрыть ни своих желаний, ни намерений. Она приоткрыла рот, пытаясь что-то сказать, но Эдик решительно шагнул к дивану, обнял ее обеими руками, прижал крепко к себе и поцеловал в полуоткрытые губы. Девушка все же попыталась отстраниться.

— Зачем?… — слабым голосом произнесла она, безуспешно пытаясь оттолкнуть Эдика.

— Все будет нормально, — сказал он и вновь прижался к ее губам. Теперь она ответила на его поцелуй, и Эдик, высвободив руку, коснулся ее груди. Наслаждение было таким острым, что он едва не закричал от упоительного ощущения.

— Ну не надо, — пыталась проговорить девушка, пока он раздевал ее горячими руками. — Ты как они… зачем ты… а-аа!..

Обнаженное тело было так прекрасно, что Эдик застыл на несколько секунд, глядя на него.

— У тебя был кто? — спросил он, порывисто дыша и срывая с себя ненужную одежду.

— Не-ет, — тихо сказала девушка, выгибаясь всем телом, и, запрокинув голову, вдруг протянула руки навстречу ему.

В понедельник вечером Сергей Калинин сидел, как обычно, дома и ждал прихода Алины. Готовить он не умел и не любил, поэтому накупил всяких вкусных вещей — то, что любила она, а к ним и бутылку вина, хотя сам предпочел бы водку. Но при Алине он обычно не стремился захмелеть от спиртного: вполне достаточно было ее присутствия.

Он взглянул на часы. Обычно Алина приходила часов в девять. Однако было уже четверть десятого. Позвонить ей он не мог — у нее дома не было телефона, а в театр звонить не имело смысла — в понедельник там, как правило, выходной. Если б она не могла прийти, то позвонила бы. И как только он подумал об этом, раздался телефонный звонок. Он поднял трубку.

— Сережа?

— Да. Привет, Алина.

— Привет. Слушай, я сегодня не смогу прийти. У нас репетиция.

— Ну вот. Как это не сможешь? Сегодня же понедельник, какая к черту репетиция? — Калинин был так раздражен, что хотел уже бросить трубку, но сдержался: терять вечер было неохота. — Алина, в чем дело? Если просто не хочешь, так и скажи.

— Дело не в этом. Просто мы сейчас очень заняты. Мы готовим новый спектакль, и Эдик хочет сделать его как можно быстрее.

— Ты мне ничего об этом не говорила. Да и Эдика я видел недавно, он даже не упоминал о премьерах.

— Мы только во вторник начали репетиции. Он как-то неожиданно загорелся. Ты знаешь, кажется, это что-то стоящее.

— И что же именно?

— Он хочет поставить «Макбета». Ну и очень вдохновенно об этом говорит.

— Алина, что-то ты привираешь, по-моему. Чтобы нашего милого толстячка вдруг озарило — такого сроду не бывало. И в нашей провинции ставить Шекспира, да еще «Макбета» — это же вообще смех. Может, у него крыша поехала?

— Господи, да ты со своим скептицизмом все разъедаешь. Как кислота.

Калинин с удивлением услышал в ее голосе искреннее раздражение: кажется, ей не понравилась его ирония. Странно, к Эдику она сама относилась весьма иронично.

— В общем, Сергей, все равно…

— Что «все равно»?

— Я не приду. Хочешь, приходи в театр, сам все посмотришь. Правда, еще смотреть не на что. Но нам надо поговорить.

— О чем? О новом спектакле?