Подошел Сергей, чуть пригнулся, заглянул во влажные глаза:

- Ну, ты что, Наташ, ушиблась?

- Нет... Песок!

Новоиспеченным северянам дали место в общежитии - комнату смежная с проходной. Чтобы попасть в коридор, нужно было пересечь помещение, где отдыхала смена пилотов пангодинского аэропорта. Получалось, - личная жизнь на виду, на шуму... Пилоты приходили и уходили, в любое время суток - смех, громкие возгласы, встречи и проводы... Редкие затишья казались раем. Мужу часто приходилось подбадривать свою пассию и шутливо восклицать: "Ну, что?... Опять песок?!"

Общежития, секции, малосемейки, балки, вагончики, бочки...

Сколько еще лет пройдет, пока жилье для них не перестанет быть больным местом, больной темой! Как и для многих сотен пангодинцев, тысяч северян.

Сама она считала, что случайно стала депутатом. Комсомолка, рабочая, "верхнее" образование, молодая, энергичная - вполне отвечало нормативам, отпущенным свыше. Так становились "избранниками". Из песен слов не выкинешь. Но верно и то, что, числясь в представительных органах власти, разные люди вели себя по-разному. Она видела: одни приезжали на сессию отдохнуть от дома, семьи, работы, другие - "отовариться" разовыми спецпайками, третьи действительно работали.

Она взялась за тему, животрепещущую! Рожденную объективными обстоятельствами, жизнью. Твердо и ясно сформулировала для себя то, за что должна была в меру своих возможностей бороться: населенный пункт не должен быть "проходным". Жизнь, данная Богом или иным естеством, изначально преходяща, временна. Делать же сознательно внутри этого мгновения природы рукотворные "времянки", по сути - пустоты, - явно преступно по отношению к самим себе, к человеческой натуре.

Нет, конечно, Наталья, на тот момент оператор по добыче газа Медвежинского ГПУ производственного объединения "Надымгазпром", была не первой в будировании жилищного вопроса и капитального строительства вообще в поселке газовиков. Она, согласно депутатскому статусу, исполняла наказы пангодинцев, озвучивала предложения производственно-муниципального "актива", - но это был и ее личный, до глубины души осознанный выбор направления общественной работы.

Созрела критическая масса людских страданий. Это понимали все. И местная власть, и руководство предприятий, особенно Медвежинского газопромыслового управления, - те, которые на себе ощущали растущее влияние человеческого, в данном случае, бытового фактора в освоении Медвежьего (впереди уже вовсю разворачивался Ямбург, "питаемый" сменными бригадами из Пангод). Поселок оставался вахтовым по номиналу, но де-факто таковым не был уже в конце семидесятых. К тому времени в Пангодах правдами и неправдами постоянно проживали, ютясь в общежитиях и балках, несколько тысяч самых настоящих семей: мужья, жены, дети и даже бабушки и дедушки.

Первый раз Наталья поднималась на трибуну Тюменского областного Совета не чувствуя ног. Во рту пересохло. Когда говорила, в ушах стоял незнакомый гул. Читала собственноручно написанное не понимая слов, лишь осознавая важность того, что говориться. Голос звенел... Когда спустилась, села на первое попавшееся свободное кресло в первом ряду - боялась, что упадет. Тело била мелкая дрожь. Мужчина, сидевший рядом, тронул за рукав, добродушно и ободряюще кивнул. Это был Генеральный директор ВПО "Тюменьгазпром" Черномырдин В.С., депутат областного совета.

Надымский район уже давно был вотчиной "Мингазпрома", который, делясь формально властью с исполкомами, фактически господствовал на газоносной территории, справедливо и безотказно везя на себе груз абсолютно всех, от "а" до "я", проблем. Именно его решения, основанные на мнениях представительств в северных глубинках, таких как, например, ПО "Надымгазпром", носили базовый характер, которые затем соответствующим образом оформлялись.

В марте 1987 года замминистра газовой промышленности Е.А. Яковлевым было утверждено задание на проектирование рабочего поселка Пангоды, а в декабре этого же года состоялось соответствующее решение Надымского горисполкома... Это и были два главных документа, на основании которых через несколько месяцев появился, выполненный Тюменьниигипрогазом, "Проект рабочего поселка на двадцать пять тысяч жителей". В Пангодах началось капитальное строительство.

...Карьера Натальи в дальнейшем несколько отклонилась от производства. Через несколько лет она стала начальником отдела социального развития, заместителем начальника газопромыслового управления. И все же, от маленькой "проходной" комнатки в деревянном вахтовом общежитии до личного роскошного коттеджа, который, наряду с жилыми и "соцкультбытовыми" многоэтажками из кирпича, стекла и бетона, перестал быть архитектурной диковинкой в двадцатитысячных Пангодах, прошло двадцать лет...

...Ночь была на исходе.

Да, двадцать... Стоп!

Где-то здесь?...

...Это было месяца два назад, нынешним летом. Солнечный день, служебные дела, пангодинское песчаное кладбище, которое вполне справедливо и символично расположилось у дороги, ведущей из Пангод в сторону месторождения. Мимо, по исторической бетонке, давно укрытой современным асфальтом, проносились вахтовые машины - древние "военные" "Уралы" и величавые цивильные "Икарусы".

"Двадцать ..." - ей пришло на ум это слово, когда она проходила между могилок, узнавая знакомые фамилии, читая даты.

Она тогда подумала, что в эти ее двадцать лет, всего лишь часть одной жизни, уложились иные биографии. Что ж, подтверждается народная примета относительно поселений людей: если появилось кладбище, значит, человек пришел надолго - если измерять людским веком, то навсегда.

Но, видно, не все приметы абсолютно верны для Севера! - Наталья, помнится, горько усмехнулась, уж она-то знает, это тоже ее работа: по-прежнему, если позволяют средства, люди стараются хоронить своих близких на "земле" - на "Большой" земле.

...Сколько же нужно здесь прожить, сколько потерять, оставить, закопать в этот песок, чтобы перестать жить на два дома, на две земли. Одна, на которой живешь, радуешься и мучаешься, - остается "временной", а другая, "колыбельная" родина, - отпускной пристанью, пенсионной надеждой.

Человек стремился здесь надежнее обустроить свой быт, строя лучше год от года, переселялся в бетонно-кирпичные бункеры, с зашоренными окнами, надежнее прячась от Севера, не пуская его к себе, локальным своим комфортом мстя Северу за прошлые обширные неудобства. Поэтому, то, что за стенами, за окном - по-прежнему тревожно...

Она так и не уснула. Дождалась половины седьмого, когда начали просыпаться муж и дети. Накормила, проводила... Как только закрылась дверь за последним из домочадцев, устремилась к платяному шкафу, распахнула створки, стала нетерпеливо перебирать старые вещи... Вот, наконец, то, что искала.

Это был сарафан, старый, но еще прочный, с рисунком гигантского мака, когда-то красного, теперь поблекшего, почти розового - любимое в молодости платье, непременный атрибут летних отпусков. В последние годы ситцевый спутник годился только для работы на винзилинском огороде. Наталья приблизила полотно к лицу, вдохнула, наивно ожидая наполнить легкие не привычным комнатным воздухом, но горьковато-сладким духом родины - запахом влажной земли, прелых листьев, древесного дыма...

Она не без труда облачилась в наряд молодости, с удовольствием отмечая, что, несмотря на годы, не очень далеко ушла от тех пропорций, которые... Которых... Она скинула тапочки и легко взошла, ей показалось - почти вспорхнула, на широкий подоконник. Посмотрела сквозь стекло на свои, оказывается такие близкие и неожиданно - да, да, - неожиданно родные Пангоды...

...Она мыла окно, широкое окно на первом этаже двухэтажного коттеджа, раскрыв створки, не обращая внимания на осеннюю прохладу. Мыла настолько страстно, самозабвенно, что скоро ей начало казаться, что произошло то, чего она так горячо желала, - окно стало втягивать в себя солнечные лучи, уличные шумы, запахи. А потом вся комната и даже весь дом стали продолжением заоконного дня, улицы, Пангод.